Книга Без пощады - Александр Зорич

Плохая примета? Насрать. После «Яузы» я уже не верю ни в какие приметы. Впрочем, в существование «Яузы» я тоже уже не верю. Потому что на «Яузе» якобы погибла Исса. А на самом деле – не погибла, потому что сейчас, вот только что, она прикоснулась ко мне губами, поцеловала меня в левый глаз, затем, чуть помедлив, в правый. Мои ресницы хором завопили от восторга, и я пролепетал: никакой «Яузы» не было. Я сразу понял, что она хотела сказать своим поцелуем: «Не вздумай открыть глаза, Александр». Вот что. Впрочем, Александр не рвался. В тот миг невыносимо было думать о том, что гостья – чем бы она ни была – может вдруг исчезнуть, скрыться там, в дымчатом мареве реальностей, для нас до времени закрытых, если я проявлю непрошеную бдительность. Исса провела рукой по моей стриженой голове от затылка ко лбу. Так когда-то поощряла меня мама. Она, как и Исса, была не из ласковых. Кстати, ее тоже больше нет в том мире, где живу я. Получается, тоже когда-нибудь придет? И скажет строго: «Сынок, по-моему, ты слишком много куришь!»

Что ж, случилось. Встретились не только наши трепещущие руки, но и наши губы. Мои, сухие и алчные, и ее – медовые, хмельные, благодатные. И они принялись приветствовать друг друга по-своему, разговаривая на странной своей лингве, чьи слова были мне неясны, но чьи интонации околдовывали. Она прижалась, прилипла ко мне всем своим телом, облеченным – да-да, теперь ясно, что именно в комбинезон, мои беспризорные пальцы уже прощупали его вдоль всех швов. И я почувствовал себя смазливым восемнадцатилетним сиротой из клонского сериала «Цветы на снегу» (Великая Конкордия смотрела его семь лет кряду). Сиротой, которого благодаря счастливой случайности вдруг отыскала его сводная сестра – красавица, умница и отличница политической учебы. И амур не промазал…

Когда сильный розовый язычок Иссы проник в меня, быстро сломив недоуменное недосопротивление – просто раньше она никогда так не делала, – мое сердце увеличилось, удесятерилось в размерах и стало большим, как госпиталь, как красный гигант. Ну, кранты. Я вдруг отчетливо осознал: если Исса является в сущностном смысле видением, чье появление вызвано неким галлюциногенным веществом или наркотиком (клоны вкололи его мне? вдули в ухо? подмешали в пищу?), я расшибусь в лепешку, лишь бы просидеть на этом наркотике до гробовой доски. Прощайте, друзья. Пушкин отправляется в мир лживых фантазий, уворованных им у самого себя. Там, как оперный Орфей, я буду каждый день искать мою Эвридику, пока не отыщу ее всю в облаках химического тумана. Или пока не сдохну.

Скажете, наркомания – это для англосаксов? Скажете, плохо быть наркоманом? Мягко говоря. Но я потерплю. Придется. Потому что эту Иссу я не променяю ни на что на свете. Даже на счастье для всех даром. Даже на нашу победу.

Улучив момент, мои пальцы протиснулись в свободное пространство между нашими телами (это было нелегко, учитывая силу взаимного притяжения) и зацепили пластиковый язычок зиппера на ее комбинезоне. «Может, снимешь?» – хотел сказать я вслух, но затем, убоявшись непонятно чего, произнес мысленно. А вдруг говорить с ней тоже нельзя? Вместо ответа Исса выскользнула из плена моих объятий, выпрямилась и легко соскочила на пол. С тряпичным шелестом сползла униформа, должно быть, оливкового, с коричневым проблеском, цвета. Возвращайся скорей, малыш. Я же знаю, больше тебе снимать нечего – моя зрячая рука уже выболтала мне все твои секреты: под комбинезоном у тебя нет ничего, кроме живой шелковистости кожи. Вот и ладушки. Вот и не нужно ничего. Зачем нам трусики и бюстгальтеры, когда мы будем любить друг друга вечно, мы же не будем никуда ходить, а потому трусики и бюстгальтеры нам и впредь не понадобятся… Исса прижалась ко мне и требовательно впилась в мои губы.

«Уже?» – хотел было спросить ее я, но не спросил. Ведь я же не идиот. Уже. Сейчас. Навсегда.

Тут, на орошенных росой любовного сумасшествия лугах моего сознания, то есть в моей голове, нежданно развернулся целый сюжет. Без пяти минут дилемма, причем, как обычно, морального свойства. Когда Исса была еще жива… Тьфу, нет, не так… Когда мы с Иссой встречались… ну, еще до «Яузы»… То есть, я хочу сказать, когда мы с Иссой встречались не как офицеры враждующих держав, а как парень и девушка, мы кое-что себе позволяли. Но, как говорят в сентиментальных романах, «так и не стали близки». Целовались, не более того. Ну, доходили в своих поцелуях до клейкого исступления, которое в моем случае разрешалось лишь впоследствии и, увы, лишь соло. Дважды мы уже стояли у пограничной реки, но так и не отыскали брода. Не спрашивайте – почему. Лучше пролистайте клонский «Кодекс чести женщины-ашванта» (издание двадцать четвертое, стереотипное, тираж девять миллионов экземпляров). Вот, например, поэтому. Но тогда я не слишком переживал, хотя «тот берег» пограничной реки частенько мне снился. Я знал – все еще будет. Ведь мы же подали заявление в Комитет по Делам Личности. Ведь у нас впереди, только не смейтесь, умоляю, вся жизнь…

Был ли у Иссы кто-нибудь до меня, я так и не выяснил. Сначала боялся показаться бестактным, потом опасался, что запишут в ревнивцы. Ну, допустим, был. Под подушкой у каждой красавицы спит ее прошлое (когда-то, еще до войны, я читал об этом не помню в какой книге). Но что это за прошлое? Был ли среди усатых и чернобровых Ферванов и Маханов, ухаживавших за Иссой во время учебы в Народном Университете, тот, кто отыскал брод, преступил грань, вошел в чертог бессмертных, наплевав на «Кодекс чести студента»? Нет, не праздное любопытство похабника меня грызло. Просто… Мне никогда еще не приходилось быть первым. Ни в чем. Ни в учебе, ни в бою. У матери я был вторым ребенком, у Коли Самохвальского – вторым «по значимости» закадычным другом. Правило это, что ли? Наверное, так. А если правило не сработает, что же выходит, мне придется сделать моей зыбкой гостье больно? Ч-черт, этому нас в Академии не учили… Но, кажется, мне повезло – влажный райский фрукт послушливо разошелся под моим нежным натиском, Исса вздрогнула и свела бедра, но не заерзала, не заныла, наоборот, вытянулась, устроилась с комфортом и рванулась вперед, но не карьером, скорей манежной рысью… Что ж, теперь я точно знал: это правило, моя судьба. Но сожаления не было.

Сбылось. Двойка стала единицей, противоположности – целым, а Солнце сошлось с Луной, чтобы залить космос несметной благостью серебристого и золотого. Я стал Иссой, она стала мной. Мы не очень-то спешили, мы почти не двигались, осторожно перетекая друг в друга, исподтишка друг другом наполняясь. Может, боялись, что там, наверху, позавидуют нашему напирающему счастью и примут меры? Впрочем, чего нам было бояться после «Яузы»? Вот мне, например, чего бояться? Смерти? Позора? Позорной смерти? Что все это значит рядом с желанием осязать своим телом вселенную, сжавшуюся до размеров ладного тела Иссы? Положите рядом «Идиота» Достоевского и триллер для девочек-подростков – «Зайки из склепа» или «Черный леденец-2». И прочтите по десять страниц каждого. Разница есть?

Или вот желания. Чего теперь можно, в сущности, хотеть, кроме как того, чтобы это повторилось?

Легко касаясь ладонью ее тяжелых волос, проникая в нее насколько можно деликатно, я думал о взаимопонимании, которого у нас с Иссой раньше никогда не было. Что ни разговор – то разногласие, что ни мнение – то ошибочное. Мы цеплялись к словам, обижали друг друга и глухо умолкали, до крови оцарапанные взаимным непониманием. Теперь же за нас говорили наши тела. Все верно, между прочим, говорили. Тела никогда не ошибаются, не врут, не скрытничают… Исса, я не был до конца откровенен с тобой тогда, на «Яузе». И ты со мной – тоже. Если бы мы были откровенны, мы обняли бы друг друга так, как сейчас, вместо того чтобы устраивать перебранки с Риши… По крайней мере мы умерли бы одновременно. Испарились бы, как сок священных растений, что вылит в пламя огня Атур-Гушнасп в качестве жертвы или как там учил Заратустра…