Книга Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939-1945 - Майкл Масманно

Некоторые не могут без содрогания читать о царстве террора во Франции, когда лезвие гильотины на общественных площадях поднималось и опускалось, как рукоятка водного насоса (колонки) в деревне. Другие грустно кивают на черные страницы истории, вспоминая о Варфоломеевской ночи, избиении христиан в Колизее и массовые убийства армян. К этим грустным событиям классической бойни следует отнести и так называемое симферопольское Рождество, как его назвали во время судебного процесса в Нюрнберге.

В начале декабря 1941 г. командующий действовавшей в Крыму немецкой 11-й армией (Эрих фон Манштейн (1887–1973), в 1942 г. ставший генерал-фельдмаршалом. Здесь автор почему-то опускает имя — ведь Манштейн (действительно талантливый полководец) весьма популярен на Западе. Только в 1950 г. Манштейна осудили (британский трибунал) за военные преступления, но в 1953 г. он уже вышел из тюрьмы, отсидев лишь 3 года из 18. — Ред.) проинформировал Олендорфа, что он требует, чтобы до Рождества все евреи и цыгане в Симферополе, которых там насчитывалось примерно 10 тысяч человек, были ликвидированы. Этот приказ не испугал Олендорфа. Он не разбудил в его душе волшебных аккордов рождественских песен, которые он слышал в детстве, не заставил его вспомнить послание мира и пожелание благополучия всем людям. Олендорф передал приказ командиру эйнзатцгруппы 116 штандартенфюреру СС Вернеру Брауне, который тоже не увидел ничего страшного в том, что под вечно зелеными рождественскими елками и в золотые дни Святок придется проливать кровь.

Единственной сложностью, с точки зрения Брауне, была нехватка солдат и оборудования для того, чтобы провести казни в сжатые сроки. Но он обещал приложить все усилия. Брауне пригласил к себе соответствующего армейского командира и пояснил ему, что намерен честно выполнить свои обязанности, но ему нужна помощь. Не мог ли коллега выделить ему некоторое количество солдат, оказать помощь оружием и некоторыми другими средствами, необходимыми для срочного умерщвления 10 тысяч человек?

Армейский коллега не увидел в просьбе ничего необычного и охотно пообещал предоставить в распоряжение Брауне необходимое количество личного состава, автотранспорт, оружие и боеприпасы для успешного выполнения работы.

Все это было сделано. К Рождеству местные евреи и цыгане, все 10 тысяч человек, уже лежали в могилах.

Рассказывая об операции, штандартенфюрер СС Брауне почти с гордостью отметил: «Операция проходила под моим руководством. Однажды я присутствовал на месте казни вместе с господином Олендорфом, и мы убедились, что все шло в соответствии с указаниями Олендорфа, которые он давал при постановке задачи».

Обвинитель Уолтон пожелал узнать, почему было необходимо, чтобы то массовое убийство было совершено в канун Рождества? Брауне не знал точного ответа: «В то время я не мог знать всех причин. Возможно, имели место какие-то стратегические соображения, а может быть, командование армии побудили отдать такое распоряжение какие-то причины чисто военного характера. Может быть, речь шла о нехватке территории или продуктов». (26 декабря 1941 г. началась высадка советских войск на Керченском полуострове в восточной части Крыма. Возможно, Манштейн кое-что знал (или догадывался) и принимал превентивные меры». — Ред.)

Для Брауне было достаточно знать, что мужчины, женщины и дети должны умереть. Тем не менее, высоко держа честь штандарта эйнзатцгруппы, которая ни при каких обстоятельствах не могла пострадать, он заявил, что убийства были осуществлены гуманно, то есть речь шла о гуманизме с точки зрения палача. Оберштурмфюрер СС Шуберт, который, по плану, отвечал за отправку к месту казни цыган, также присоединился к Брауне в той прекрасной демонстрации человеколюбия.

Он свидетельствовал: «Я знаю, что для Олендорфа было в высшей степени важно, чтобы приговоренные к казни люди были умерщвлены максимально гуманным способом, по-военному, так как в противном случае моральные терзания расстрельных команд будут слишком велики».

Далее Шуберт пояснил: «Я должен был позаботиться, чтобы приговоренных не били при погрузке на автотранспорт». Кроме того, он должен был убедиться в том, что обреченных людей обворовывают, не причиняя им физических страданий. Конечно же Шуберт не использовал слово «воровство». Для него все эти действия были абсолютно законны. Он похвалил подчиненных на свой манер: «Я убедился в том, что у людей, приговоренных к смерти, забирали деньги и ценности, не применяя к ним силу».

Шуберт тоже не знал причин, по которым для казни в Симферополе был установлен именно этот срок, но, по его словам, все палачи были расстроенны, но не потому, что участвовали в очередной массовой бойне людей, а потому, что опасались за собственную жизнь. Брауне свидетельствовал, что они сознавали опасность попасть в руки русских, которые в то время разворачивали в Крыму контрнаступление. Жуткая маска смерти, за которой они с эффективностью лаборатории творили свои чудовищные дела, вдруг повернула свой зловещий лик в их сторону. Повсюду царил испуг: палачи сами рисковали попасть под прицелы винтовок. Но опасность миновала, ослабевшие колени снова окрепли, и вздохнувшие с облегчением убийцы собрались вместе, чтобы отпраздновать самый радостный день Рождества. Поскольку они были глухи к голосу Божьему так же, как не склонны были подчиняться законам людским, я про себя задал себе вопрос: а почему они вообще праздновали Рождество Христово? Брауне вспомнил, что за выпивкой и закуской Олендорф провозгласил тост.

«Он говорил что-то о религиозных материях?»

«Я совсем не помню подробностей той речи. Не знаю, упоминал ли он о Христе, но я знаю, как господин Олендорф относился ко всему этому».

«Как же проявилось это отношение в той речи? Говорил ли он о чем-то, имеющем отношение к религии?»

«Ваша честь, я действительно не могу вспомнить подробностей».

«Кто-то возносил молитвы к Христу в день Рождества в 1941 г.?»

«Ваша честь, я не знаю…»

«Поминал ли кто-то о тысячах евреев, которые только что были убиты?»

«Ваша честь, я не знаю, молился ли кто-нибудь за эти тысячи евреев».

Шуберт тоже не помнил, молился ли кто-то за убитых евреев и цыган. Однако он хорошо запомнил, как происходили сами убийства. Он давал показания со стоицизмом, который очень соответствовал его наводившему ужас мундиру. Но ни его тон, ни его форма не гармонировали с теми сентиментальными чувствами, которые вызывало его имя, которое он вряд ли был достоин носить. Шуберт рассказывал, как солдаты прицеливались и стреляли из винтовок и автоматов в голову приговоренным людям, которые опрокидывались в ямы, над которыми их заблаговременно поставили.

Как бы часто я ни слышал рассказы об этих леденящих душу сценах, каждый раз я внутренне снова и снова содрогался, услышав их. Но то, что заставляло пульсировать кровь в моих жилах с особой силой, — это понимание, что некоторые из жертв могли не быть застреленными насмерть и попасть в могилы еще живыми, а это лишь продлевало их агонию, боль, страх, одиночество и отчаяние. Эти люди оказывались покрытыми грязью, в воде, придавленными тяжестью тел, были ослеплены болью, полностью опустошены и, наверное, терзались пониманием того, что человек способен сделать с человеком.