Книга «Возвращение чудотворной» и другие рассказы - Монахиня Евфимия

Икона Богоматери начала XX в.

Так вот он какой, этот окаянный подарок… Как же она боялась встречи с ним! И все-таки не миновала ее… Что же ей теперь делать? У кого искать спасения, если никто из людей не способен избавить ее от участи ее близких, ставших жертвами окаянного подарка? Да, никому из людей не под силу сделать это… Тогда у нее остается лишь одна, последняя надежда…

Старуха потянулась к иконе, схватила ее и прижала к груди обеими руками, словно боясь утратить эту, последнюю свою надежду на спасение. Ее движение не укрылось от глаз внимательно наблюдавшего за ней Бориса Жохова.

– Я вижу, Вы раздумали продавать икону, – сказал антиквар. – Тогда как насчет этой авторучки? Я готов дать за нее…

– Нет, – оборвала его старуха. – Я не стану ее продавать. Возьмите ее себе. Мне не надо денег. Только…заберите от меня эту смерть.

Дочь

Рита всегда гордилась своими родителями. Вернее, любила их. Ей нравилось в выходные дни гулять по городу с папой и мамой. Они ходили по Набережной, а потом непременно заглядывали в детский парк, где играла музыка и взмывали в небо лодочки качелей и кабинки «колеса обозрения». А еще там продавали замечательный пломбир в вафельном рожке, сверху облитый хрустящим ломким шоколадом. И встречные прохожие с удивлением оглядывались на двух уже немолодых людей, которые вели за руки резвую, весело смеющуюся девочку и при этом сами улыбались. Они казались воплощением радости, запоздалой, и потому особенно желанной.

Но радость всегда сменяется утратами. Первой утратой Риты стала смерть отца. Он был хирургом. Причем одним из лучших в городе. Не только оттого, что Михаил Степанович имел большой врачебный опыт и искусные руки. Но еще и потому, что, в отличие от многих своих коллег, за долгие годы работы он не ожесточился сердцем, не утратил способности сострадать даже тем, кто не жалел его самого. Михаил Степанович умер после ночного дежурства, не дожив лишь нескольких месяцев до того, как Рита окончила интернатуру[27] и поступила работать терапевтом в одну из городских больниц. После этого его жена, Лидия Ивановна, всегда не по годам моложавая и энергичная, стремительно начала сдавать. А однажды под утро, разбудив Риту, сказала, что к ней приходил Миша (так она называла Михаила Степановича) и звал ее к себе. И она пообещала ему, что скоро придет.

– Не удерживай меня, – заявила она перепуганной дочери. – Я должна идти к нему. Наверное, ему там очень одиноко без меня. Как же я брошу его одного? Разве без него я могу жить?

Напрасно Рита пыталась убедить маму, что нельзя верить снам. И она непременно поправится и проживет еще очень-очень долго. Лидия Ивановна твердила, что не может жить без Мишы. А ведь еще совсем недавно она весьма скептически относилась ко всяким, так сказать, потусторонним явлениям. Правда, в отличие от своего супруга-атеиста, искренне считала себя православной. Хотя для Лидии Ивановны Православная вера являлась чем-то вроде свода старинных обычаев, которые нужно соблюдать потому, что они, так сказать, овеяны веками и приятно разнообразят повседневную жизнь. Иногда они с Ритой даже заглядывали в церковь, находившуюся на соседней улице, ставили свечки, слушали пение хора. А потом, когда Лидии Ивановне становилось скучно, уходили прочь. Но Рите всегда хотелось задержаться в храме подольше. Почему? Этого она не могла объяснить. Просто ей было там хорошо. Так хорошо, как было только дома, с папой и мамой…

Рита не знала, как отвлечь мать от мыслей от смерти. Она уговаривала ее сходить к психотерапевту и сама покупала ей успокоительные лекарства. Однако Лидия Ивановна отказывалась их принимать и таяла на глазах. Так что вскоре рядом с могилой Михаила Степановича появился еще один, совсем свежий холмик под деревянным крестом. Лидия Ивановна сдержала обещание, данное любимому мужу. Теперь они снова были вместе.

На поминки по Лидии Ивановне пришли по большей части ее коллеги из больницы. Знакомых «со стороны» было немного: Матвеевы жили замкнуто. Поговаривали, будто они стали сторониться людей с тех пор, как, купаясь с друзьями в речке, утонул их сын Сергей. И ни время, ни даже появление Риты так и не смогли утолить родительское горе… Вдобавок на поминки заявилась и старшая сестра покойной – Фаина. Она жила на другом конце города и уже много лет не общалась с Лидией Ивановной и ее мужем. Впрочем, в этом не было ничего странного: Фаина Ивановна слыла дамой неуживчивой и надменной. Ведь в молодости она занимала почетную и престижную должность главного бухгалтера городского универмага. Неудивительно, что столь высокопоставленная особа так и не смогла подобрать себе достойного супруга и обзавестись детьми. Впрочем, годы былого величия для Фаины Ивановны давно канули в невозвратное прошлое. Теперь же она одиноко доживала свой век, сетуя на людское непонимание и неблагодарность. И исходя бессильной ненавистью к своим реальным и мнимым обидчикам.

Сначала поминки шли, как положено. Гости пили и закусывали, поминая покойную добрым словом. Но это являлось вовсе не данью известной традиции говорить о мертвых «либо – хорошо, либо – ничего». Ведь Лидия Ивановна и впрямь оставила по себе светлую память. Она была опытным рентгенологом и на редкость душевным человеком. Из тех, о которых, по словам поэта, люди вспоминают с благодарностью – «они были»… Все это время ее сестра Фаина молча поглощала содержимое поминального стола так жадно, словно не ела уже много дней. Вдобавок, она то и дело подливала себе в рюмку клюквенную настойку, причем настолько часто, что соседи по столу начали коситься на нее с опаской. В конце концов Фаина Ивановна заявила, что тоже хочет взять слово. Как-никак именно она является единственной близкой родственницей покойной. И, не замечая сразу воцарившейся вокруг тишины, пошатываясь, поднялась с места и заплетающимся языком произнесла:

– Что ж, как говорится, пусть будет Лидочке земля пухом. Хороший она была человек. Да только, не в осуждение сказать, не родственная. Это же надо ей было родную сестру так обидеть! Как будто мы с ней чужие. Ведь кто ей был ближе, как не я? Так нет же – все этой своей приемной дочери завещала. А мне, родной сестре – и ничего! Где справедливость? А ведь я ей в свое время кримпленовое платье подарила! Почти новое!

На нее зашикали. А кто-то из сидевших рядом с Фаиной Ивановной даже потянул ее за рукав, пытаясь усадить на место. Однако это только разъярило подвыпившую старуху:

– Что это вы мне рот затыкаете? Почему это я должна молчать? Я правду говорю! Пусть знает, кто она такая! Ей весь век должно Лидочку с Мишенькой благодарить за то, что они ее из детдома взяли да в люди вывели! Да только зря они это сделали! Говорила я им – не делайте добра, не получите зла! Сколько вы ее ни учите уму-разуму, все равно кончит тем же самым, что ее мамаша. Яблоко от яблони недалеко падает. Дождетесь, сами увидите. Да, слава Богу, не дожили. Пожалел Господь…