Книга Искусство скуки - Алексей Синицын

А вообще, знаешь, мы – женщины на самом деле любим, когда из-за нас мужчины теряют голову, даже таким нелепым образом. Пропыхтевшись как паровоз и сбросив пар, Агнетта с удовольствием заедала стресс яблочным пирогом, который мы с Сержем, по моему настоянию, купили на обратном пути, и внутренне, – я это прекрасно видела по её лицу, – ещё раз хвалила себя за то, что наконец-таки вышла замуж за Сержа.

Всё, заканчиваю. Береги себя, если можешь… Сейчас запечатаю письмо в бутылку из под «Veuve Clicquot», она, на мой взгляд, зарекомендовала себя одной из лучших пловчих. А второй экземпляр отнесу на почту месье Бежару точно в такой же бутылке. Я тебе говорила, он в курсе дела, и правильно меня поймёт. Милейший человек, желающий нам только добра, это так трогательно и так мило с его стороны. Надо будет сделать ему какой-нибудь маленький подарок. Я ещё не придумала какой, но пока дойду до почты, обязательно придумаю. Пусть ему тоже будет приятно. Интересно, какая бутылка дойдёт быстрее…

Contrapunkt № 12

«Проснувшись поутру, Лунь-ю первым делом чихнула, и сразу вспомнила, что, на самом деле, у неё сильно засвербело в носу ещё накануне, когда она, лёжа в постели уже готовилась отойти ко сну. Она уже, было, открыла рот, судорожно втянула воздух и закрыла глаза, чтобы с наслаждением освободить носоглотку от некоторых, пребывающих там мельчайших частиц. Всё это случилось ещё вчера вечером. Но, по всей видимости, она не заметила, как внезапно заснула, а сам чих, таким образом, отложился до утра, чтобы встретить новый день, как встречают торжественным фейерверком какой-нибудь большой религиозный праздник или союзнический флот.

«Апчхи!». Новый день, который не мог ответить на её приветствие подобным образом, со своей стороны ограничился весёлым чириканьем в распахнутое маленькое окошко воробья. Что ж, воробей – это тоже хорошо. – Подумала Лунь-ю. Воробей, так воробей. Кто, как умеет, тот так и приветствует друг друга. Честно сказать, она даже и не планировала, всё получилось само собой. Но всё вышло наилучшим образом, ты чихаешь, а тебе – в ответ чирикает воробей. Или, можно сказать по-другому, тебя чихнуло, а его чирикнуло. Какая разница? Главное – это взаимное благорасположение и благовоспитанность, тысячу раз прав великий Конфуций!

Не одеваясь, прямо в ночной рубашке Лунь-ю проследовала в комнату, для приготовления пищи. Там она, сидя на корточках, порылась в каких-то старых холщёвых мешочках, потом вышла, как была, непричёсанная, ещё заспанная на маленькое крылечко и высыпала на мягкие и уже тёплые от утреннего солнца, прогибающиеся даже под её миниатюрными стопами досточки, горстку прошлогодних конопляных семян, для воробья. Но, вместо воробья на крыльцо прилетел наглый, жирный, размером с доброго кота, голубь (с таким, не каждый кот справится), и стал жадно клевать семена, переступая с лапки на лапку. От этих его перетаптываний всё крылечко стало мерно, как качели, раскачиваться. Сначала понемногу, а потом и весь дом заходил ходуном, так что с деревянных полок на пол посыпались глиняные горшки и фарфоровые тарелки, и стены стало перекашивать в разные стороны. Ещё немного, и весь маленький домик Лунь-ю рассыплется, и ей негде будет жить. А может быть даже, сама она так нелепо погибнет под его обломками! «Ну, голубь, так голубь, – подумала Лунь-ю, глядя через дверной проём (дверь уже сорвало с петель) на ужасную птицу, стоя посреди своего скромного сотрясаемого, будто всеми силами ада жилища – жизнь, так жизнь, смерть, так смерть. Пусть будет, всё как будет». Оказывается, простой чих может научить смирению…».

– Вы, мадмуазель Жоли, так и не читали молодого писателя Кафку? – Спросил немного с укоризной Смотритель птиц, захлопывая секретный цитатник Мао для высшей партийной элиты.

– А он всё ещё молод, ведь прошло уже столько лет? – Жоли любовалась дымчатой хохлаткой, проявлявшей к ней тоже, какой-то свой птичий интерес.

– Он, всё так же молод и всё так же мёртв, как и прежде. – Заверил её Смотритель. – А Вы, всё так же прекрасно выглядите. – И стал причмокивая своими мясистым губами подсыпать птицам корм.

– Благодарю, но в этом нет никакой моей заслуги. – Жоли отошла от хохлатки, пощёлкав напоследок по прутьям её клетки своими перламутровыми коготками, так зачем-то поступают почти все люди – пощёлкивают по птичьим клеткам своими пальцами, и стала смотреть в окно.

– Хм, я это понял ещё при первой нашей встрече. – Смотритель, чтобы придать значительности своим словам даже развернулся к Жоли, не прекращая при этом угощать одну из своих питомиц. На голове его красовалась всё та же малиновая феска. – Вы из тех женщин, милейшая, которых другой молодой писатель, изменивший написание своей странной фамилии, назвал, да простит его Аллах, «бильярдными шарами». Вас никогда не позовут на обложки модных глянцевых журналов, но ведь этого Вам и не нужно, так ведь?

Жоли утвердительно кивнула. На обложке не уютно, – подумала она, – все будут тебя разглядывать.

– Но зато, если время от времени протирать бильярдные шары специальной бархатистой материей, именуемой… впрочем, неважно – продолжал он с видимым удовольствием, – и не ронять их на мраморный пол, – Смотритель опять приобернулся, – они могут существовать в неизменном виде практически вечно!

Он сказал: «практически вечно»? Однако, вечность такая непрактичная, подумала она.

– А если, всё как раз наоборот? – Жоли смотрела через окно на то, как маленькая девочка на трёхколёсном велосипеде пыталась нагнать бездомную парижскую кошку. Кошке было совершенно непонятно, зачем она понадобилась ребёнку, есть она её всё равно не будет. Так, играет?

– Что значит, наоборот? – Смотритель застыл с щепоткой птичьего корма в руке.

– Наоборот, это значит, меня уронили на мраморный пол, и вследствие этого я приобрела неизменный вид.

– Оооооо! – Смотритель совсем прекратил своё занятие и стал медленно двигаться по направлению к Жоли. – Я недооценил вас, мадмуазель. Просчитался, старый самодовольный болван. Старею, всё-таки старею. – Говорил он, сощурившись, разглядывая её как часовщик, разглядывал бы с профессиональным интересом необычный часовой механизм. – Разбитая ваза! Да, сомнений быть не может, разбитая ваза! Китайский фарфор, XII век, династия Сун. – Чётко проговорил он и немного даже отшатнулся.

Теперь его слова прозвучали уверенно, как экспертное заключение, как врачебный диагноз, как внезапное прозрение. Он даже чуть приподнял руку, чтобы указать на неё пальцем, но вовремя спохватился, найдя этот жест вызывающим и не вполне приличным, спрятав руку в карман.

– Сейчас, сейчас, – он прикрыл глаза и приложил пальцы ко лбу, как делают те, кто что-то сосредоточенно вспоминают, отчего немного даже начинает болеть голова. – Огонь… полюбить огонь… сгореть… бежать… беги… нескончаемый дождь… смерть… шарф… скрипач… маленький осколок зеркала… осколок в сердце… рыболовный крючок… камень… сосны… форель… зачем она?… девушка утонула… кокаин… эхо… Марта… бутылка… письмо… письма… бутылка для письма! – Смотритель шумно выдохнул и открыл глаза. На его лбу под феской проступили мелкие прозрачные капельки пота, похожие на слёзы.