Книга Кристалл в прозрачной оправе - Василий Авченко

Шаламова (как, кстати, и Королёва) спасло то, что золото на Колыме он добывал сравнительно недолго, счастливо попав в лагерные фельдшеры. Но всё же успел поработать на приисках «Партизан» и «Джелгала». Одна из его поэтических «Колымских тетрадей» называлась «Златые горы».

О золоте герой Шаламова не думает, ему не до того. Оно существует где-то на десятом плане, куда менее важное, чем кусок хлеба, окурок или рукавицы. Описание золотодобычи играет роль скорее пейзажно-зачинную: «Мы бурили на новом полигоне третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше. До мерзлоты ещё никто не дошёл… Мы стояли молча, по пояс в земле, в каменных ямах, длинной вереницей шурфов растягиваясь по берегу высохшего ручья» («Дождь»). Или: «В бригаду Шмелёва сгребали человеческий шлак – людские отходы золотого забоя. Из разреза, где добывают пески и снимают торф, было три пути: “под сопку” – в братские безымянные могилы, в больницу и в бригаду Шмелёва, три пути доходяг…» («Заговор юристов»).

Если дальневосточные аборигены «уходили к верхним людям», то пришлые русские каторжане XX века видели свою смерть куда мрачнее: «под сопку», и всё. В вечную мерзлоту, где человек сохранится подобно мамонту.

Рассказы Шаламова – не о Колыме, не о сталинизме, не о лагере и не о золотодобыче. Они – о человеке: о его природе, безграничной способности к подлости. О бездне, в которую человек легко опустит себя и ближнего, если создать для этого условия.

Задумаешься: ради этого романтики Билибин и Цареградский отправлялись в Первую Колымскую? Но то самое золото в тридцатые обеспечивало Советской стране форсированную индустриализацию и «оборонку». В сороковые – ленд-лиз (известно о визите вице-президента США Уоллеса на Колыму в 1944 году). В пятидесятые – восстановление разрушенной войной страны. В двадцатые годы в СССР добывалось очень немного золота, но к концу тридцатых по золотодобыче мы вышли на второе место в мире. Мы должны быть благодарны Колыме – губительной и спасительной.

Помимо геологического родства колымского и юконского золота, есть ещё одно странное сближение. Отец Шаламова с 1892-го по 1904 год служил миссионером на Кадьяке – одном из Алеутских островов – и публиковался в сан-францисском «Американском православном вестнике». За службу на Севере Шаламов-старший получил золотой нагрудный крест из рук епископа Алеутского и Аляскинского Тихона – будущего патриарха (Василия Белавина). Судьба креста описана в одноименном рассказе Шаламова: ослепший старик священник разрубил его на части и продал, чтобы купить еды.

Тихон Шаламов миссионерствовал как раз в то время, когда на Клондайке открыли золото. Именно в это время сюда приехал Джек Лондон, которого впоследствии тепло оценивал Шаламов-младший: «Лондон как никто до него… показал “географическую” психологию в сотнях оттенков и подтекстов… Показал, что добро и зло выглядят на берегах Юкона иначе, чем в Сан-Франциско…». Северная психология вообще характерна для русской литературы – литературы самой холодной в мире страны.

Большое чукотское золото открыли позже, к началу 1950-х. Первая чукотская золотая лихорадка стала продолжением аляскинской, но окончилась ничем: всего лишь «золотые знаки». Потом здесь нашли месторождения олова, а геологи тогда считали, что олово и золото несовместимы. История открытия чукотского олова драматична, и потому мерзко читать в 2012-м на лентах информагентств: «Компания Millhouse, управляющая активами бизнесмена Романа Абрамовича, продаст крупнейшее в России месторождение олова – Пыркакай на Чукотке…». Определение «сырьевой придаток» унизительно – но это сырьё сначала ещё нужно было открыть и разведать, на это ушли многие жизни.

Вслед за чукотским оловом появилось чукотское золото. «Удача пришла в 1949 году к партии, руководимой В. А. Китаевым, – писал Олег Куваев. – В ручьях бассейна… реки Ичувеем он обнаружил весовое золото… Судьба свела в Певеке главного инженера управления Николая Ильича Чемоданова… и прораба Алексея Константиновича Власенко, который не имел ровно никакого геологического образования, кроме практики в экспедициях… Н. И. Чемоданов… поверил в чукотское золото, но как опытный руководитель знал, что средства на поиски и разведку можно получить только под реальные, весомые доказательства его существования… Прорабу партии Власенко удалось сделать недостижимое: каким-то неведомым нюхом угадывая богатые места, он с простой старательской проходнушкой намыл первый килограмм… После этого золото, которое пряталось в течение пятидесяти лет, как будто сдалось: новые месторождения были открыты к западу от Певека на реке Баранихе, к югу на Анюе, к востоку на мысе Шмидта и на реке Паляваам… В большинстве этих открытий так или иначе участвовал поисковик Власенко. Воистину природа наградила этого молчаливого тучного человека каким-то шестым геологическим чувством».

Этот сюжет Куваев использовал в «Территории», где Чемоданов стал Чинковым-Буддой, Власенко превратился в Куценко. Сам Чемоданов в изданных в Магадане воспоминаниях «В двух шагах от Северного полюса» так писал об открытии «золота Территории»: «Ловко управляясь с лотком, Алёша Власенко быстро удалял пустую породу… Прошло немного времени, и на дне деревянного лотка мы увидели жёлтые блёстки. Среди них попался и маленький самородочек, весом в несколько граммов… Осенью 1950 года стало ясно: наши прогнозы о наличии золотых россыпей на Чукотке оправдались». Воспоминания Чемоданова отсылают к тому же Джеку Лондону: «Наступили холода, речки и ручьи покрылись льдом, окаменела земля, кончились продукты… Ночевали на голой земле, разводя небольшие костры, так как кустарник встречался далеко не везде. Кружка горячего кипятку да несколько галет – таков был скудный рацион… Тракторы прийти не могли, вездеходов не было и в помине… Наконец, на седьмой день партия вышла на побережье». Это Джек Лондон – но с бараками Певека вместо кабаков Доусона, без «золотой лихорадки» и без «американской мечты». Здесь, писал геолог Куваев, работа стала религией. Поиски «презренного металла», символа всех пороков человека, превратились в аскетический подвиг. Геологи Билибин и Чемоданов не похожи на авантюриста Кармака, открывшего Клондайк. Не в том дело, что Кармак хуже – он просто другой, как Америка – не Россия.

«Металл он и есть металл. Но этот – глупый металл. Из железа паровоз, или трактор, или башню какую. Из алюминия самолёт, из меди провод. А из этого сплошная судимость», – говорит Безвестный Шурфовщик куваевской «Территории».

«Золото – смерть», – ещё короче сформулировал Шаламов («Тифозный карантин»). Он же: «Множество самородков прошло через мои руки – прииск “Партизан” был очень “самородным”, но никакого другого чувства, кроме глубочайшего отвращения, золото во мне не вызывало».

Золото – металл благородный и роковой. Бориска, джеклондоновские авантюристы, даже Билибин, сгоревший на работе, тому подтверждение. В честь лауреата Сталинской премии Билибина названы не только минералы билибинит и билибинскит, но целая горная гряда к северо-востоку от Магадана и хребет в системе Черского. В иные времена «отец» колымского золота непременно получил бы графский титул и приставку —Колымский к фамилии.

Сподвижник Билибина Цареградский, напротив, прожил долгую жизнь – 88 лет (1902–1990). С 1938 года – начальник геологоразведочной службы Дальстроя, с 1948-го – замначальника Дальстроя по геологоразведке. Награждён звездой Героя Соцтруда (так и слышится: – руда), ледником Цареградского в Якутии и одноимённым моллюском. Моллюсков можно носить на груди, как ордена.