Книга Счастливые люди - Каринэ Арутюнова

Жизнь неизбежна, как и смерть.

Стоило только обосноваться в наших краях теплым воздушным массам, как тут же зашелестело, застонало прорывающимися тут и там почками, заблеяло, заквакало, зачавкало, – утро началось с заполошного птичьего гомона, с деловитой лягушачьей переклички.

Весна – это звук. После цвета и запаха. Как будто некто распахнул балконную дверь, и грянуло. Рвануло.

Жизнь происходит из влаги, из гнуси, истомы. Пульсация определенной частоты вынуждает сердце биться чаще. Скоро, совсем скоро зацветет наше болото, запузырится, настоится, покроется сизым скользким налетом, вдохнет и выдохнет, точно наваристый бульон, колыхая кольцами золотистого жира. Только и останется, что поддаться, замереть, пока дыхание близкого лета не утянет в рыхлую бездну.

Изнанка

В следующий раз я планирую родиться в Лиссабоне.

Конечно же, кто спорит, – у всякой лицевой стороны есть своя изнанка, а любой парадный подъезд предполагает наличие черного, – и в прекрасной Португалии на окраине чего-то там гнездятся унылые задворки, а испанское захолустье отнюдь не уступает итальянскому.

Однако же, трущобы трущобам рознь.

Где еще, в какой такой прекрасной стране, по правую сторону от современного торгового центра, в котором кафель и витрины, прекрасный дорогой кофе итальянской обжарки, – в почти настоящем итальянском кафе, со всеми этими латте, эспрессо-макиято, айриш-латте, со сливками и без, а в центре зала тапер наяривает на стейнвее, как будто не ведая вовсе обо оборотной стороне медали, – о перекупщиках, корзинах, клубничных и черничных потеках под ногами, о малиновой июльской истоме, о ящиках, сваленных один на другой, об истошном «иди нах…», которое точно мячик от пинг-понга, подпрыгивает, делает мертвую петлю и возвращается к законному владельцу.

Как будто не подозревая о том, что по правую сторону на километр (не меньше) простираются скособоченные покрытые облупившейся грязно-синей краской бараки-жестянки с не оставляющим сомнений амбре и многозначительным указателем – дощечкой «Одежда с Европы».

Следуя за указателем, вы обнаружите государство в государстве, – страну секонд-хэнд, – место столь же привольное, в смысле разнообразия всего, сколь жесткое в смысле иерархической системы. Сквозь ворох тряпья проступает жесткий каркас восточной деспотии.

Темнокожие сыновья Агари покрикивают на славянских рабынь, добрая половина коих задрапирована по всем законам шариата.

На пыльной автостанции под сенью грустных ив дремлют сомлевшие от духоты работники автосервиса, а автобусы производства середины прошлого века постреливают облачками едкого дыма – похоже, сама дорога ведет именно туда, в какие-нибудь знойные Нью-Васюки.

Где еще вы отыщете бесконечный опутанный колючей проволокой забор, на котором белым по бурому начертано гордое – «РУСЬ».

Предтеча

Что у кого, а у нас – тишина. Впервые за много лет. Никто не лает, не шуршит лапами по коридору, не скребется в дверь, не играет с косточкой, не скулит то жалобно, то требовательно, не опрокидывает стулья, не преследует пронзительным, мудрым, печальным, хитроватым лунатическим взглядом. Зрачок в зрачок.

Вчера обернулась к стоящему у торгового центра таксу, – черному как сапожная вакса, с буравчиками беспокойных глаз, – отчего-то я решила, что он потерялся, но после обратила внимание на тугой ремешок, нанизанный на колышек. В ответ на мое бесцеремонное внимание такс залился нервическим лаем. Точь-в-точь как моя Чили. заходясь всем своим несуразным телом, – от кончика хвоста до гладкого лба.

Мне ли не понять, о чем поют таксы?

– Не видишь, что ли, я тут не просто так, я тут на посту, жду одного замечательного человека, моего хозяина (хозяйку), – и мне немного тревожно и не по себе, потому что лапы мои примерзли к земле, хвост дрожит, и, вообще, вокруг полно чужих, совсем чужих людей, которые смотрят на меня, тычут пальцами, цокают языками и норовят коснуться моей шерстки.

Порой я отчетливо вижу, как весело бегут по залитым солнцем дорожкам все наши таксы, мальчики и девочки.

Мартин первый, Мартин второй, Рони, Арчи, Лайла, Глаша, Чили…

Никого не забыла? Ах, был еще Бред (совсем недолго, временно), и новорожденные Зося и Бася, которые там, в других семьях, обзавелись новыми именами и прожили с ними весь свой недолгий таксячий век.

Дом без такс стал слишком… спокойным. Почти стерильным.

Никто не суетится под ногами, не тарахтит миской, не закатывает мячики под диван. Никто не прячет куриную ногу в шкафу, не елозит тряпкой по полу, не мордует плюшевого зайца с трагически обращенной к небесам мордой.

Однажды, еще в безсобачьи времена, я придумала себе друга.

Помните мульфильм «Варежка»? Вот-вот.

Это был клубок красной шерсти, нанизанный на некий проволочный каркас. У клубка было имя, история, характер и даже недурственный аппетит. На улицу я его не выводила, но по дому таскала на веревочке и настойчиво тыкала мордой в блюдце с, допустим, молоком.

Наверное, это была предтеча.

Ведь у всякой истории есть предистория. Предчувствие ее. Знаки. Многозначительные обстоятельства.

Например, некая точка вдалеке. Развевающиеся на ветру уши и цокот коготков по асфальту. Острый щенячий запах, сравнимый разве что с ароматом лопающихся почек или клейкой юной листвы.

О том, как я украла книжку

Не верите? Я ее действительно украла. В первый и последний раз в моей бестолковой жизни.

Не зря говорят о том, что желания беременных святы.

Я была как раз на сносях, и гордо несла свое драгоценное бремя. Несла, несла, и занесла в небольшой книжный, который славился некогда канцелярскими принадлежностями и раскрасками для малышей.

В сирые школьные годы на сэкономленные грошики я покупала дешевые книжонки, – нелепые, примитивные, но отчего-то пленяющие своей безыскусностью. Легко пленяющие и быстро разочаровывающие.

В постперестроечное время раскраски потеснились, уступив место редким изданиям, художественным изыскам и библиографическим древностям.

Придерживая живот, я жадно перелистывала книги и время от времени в отчаянии хватала мужа за рукава.

Хорошие книги стоили бессовестно дорого. Хорошие, почтенные книги с солидным прошлым, заслуженной репутацией.

Эту я беру, – эту беру, – и вот эту, – происходящее напоминало известную сцену «Свадьбы в Малиновке». Стопка книг росла на глазах. И все было бы неплохо…

Я помню ее и сегодня.

Огромный справочник по тибетской медицине. Автор – Бадмаев, тот самый, современник Распутина.

Побледнев, я отложила лечебник в сторону. Не слишком далеко, однако.