Книга Сталин - Аллилуевы. Хроника одной семьи - Владимир Аллилуев

Между тем у Светланы продолжал разворачиваться роман с А. Каплером, причем на глазах у потрясенного М.Н. Климова, Клинча, который вынужден был по долгу службы всюду сопровождать Светлану.

Не буду распространяться о нем, Светлана достаточно подробно рассказала об этом романе в своей книге. Скажу только, что Светлана часами разговаривала с Каплером по телефону от бабушки, а та, слыша все время имя Люся, ни о чем не догадывалась и считала, что внучка беседует с любимой подружкой, и рада была радехонька, что Светлана ее часто навещает.

Последний штрих Васильиных "чудачеств" — это рыбная ловля под аккомпанемент реактивного снаряда, которая кончилась трагически: напарник погиб, а Василий с сильным ранением в ногу угодил в госпиталь. После этого Зубалово закрыли, а Василия отовсюду выгнали.

Василий после госпиталя пришел жить к нам, притащив с собой целый арсенал всевозможного стрелкового оружия, которым можно было, наверное, вооружить целый взвод. У нас уже долгое время жила Галина, с которой он сразу же и помирился.

Была весна 1943 года, когда в один из ее дней Володя Шахурин застрелил Нину Уманскую, а потом себя. Я писал об этом раньше. Роковые выстрелы были сделаны из пистолета системы "вальтер", принадлежавшего Вано Микояну, с которым Володя учился в одной школе. Там же учился и Леонид, все вместе они дружили между собой. Этот "вальтер" да еще дневник Володи одно время лежали у нас в буфете.

Моя мать этот дневник нашла и тотчас отдала С.М. Вовси матери Володи. Что это за дневник, она, конечно, понятия не имела. И очень жаль, так как из этого дневника следовало, что Володя Шахурин был "фюрером" "подпольной организации", в которую входил мой брат Леонид, Вано и Серго Микояны, Артем Хмельницкий, сын генерал-майора Р.П. Хмельницкого, и Леонид Барабанов, сын помощника А.И. Микояна, все эти ребята учились в одной школе. Софья Мироновна, получив от моей матери дневник сына, через некоторое время передала его Л.П. Берия, снабдив своими комментариями. В результате все эти 13—15-летние подростки оказались во внутренней тюрьме на Лубянке. Последним был арестован Серго Микоян.

Следствие длилось около полугода, а затем ребят выслали в разные места: кого в Омск, как Леонида, кого в Томск, а Вано Микояна по просьбе отца — на фронт, обслуживать самолеты, на которых летали братья.

Можно интерпретировать эту историю по-разному. Но я размышляю так. Шла война, тяжелая и беспощадная. И вот еще два бессмысленных трупа, странный дневник со странными шалостями среди детей "верхов", о которых Сталин в сердцах как-то сказал: "Проклятая каста!" Потом — эти комментарии С.М. Вовси, сплетни, разговоры вокруг этой истории. Можно ли было оставить ее без последствий, замять? Сомневаюсь. Ребятам, конечно, был дан суровый урок, который не мог пройти бесследно для детских душ.

Предвижу, как истовый демократ сразу выносит свой приговор: бездушный сталинский режим, воспитывающий в душах только страх и опирающийся на этот страх. Да, в сущности, этот тезис, вдалбливаемый в наши головы со времен перестройки и взятый нашей интеллигенцией напрокат из старых антисоветских пропагандистских писаний Запада со времен "холодной войны", является одним из самых главных и расхожих мифов нашего времени, он сыграл свою отрицательную роль в развале СССР.

Так вот, я утверждаю, никакого страха мы не испытывали и под страхом не жили! Наверное, я имею право это утверждать хотя бы потому, что наша семья все испытала — и аресты, и высылки, и расстрел.

Начиная с Октября, добросовестный исследователь, не зашоренный "демократическими" догмами, не найдет и следа этого страха. Ну в самом деле, какой страх был, например, во времена гражданской войны, когда все население бывшей Российской империи разделилось на два враждующих лагеря и с оружием в руках отстаивало свои идеалы, свои интересы? Или после ее завершения, когда за оружие взялось крестьянство, чтобы выразить свой протест и недовольство продразверсткой? Этот протест как детонатор все тогда разворошил и привел в движение всю пестроту и мозаику тогдашнего социального мира; тут была и антоновщина, и мятеж Сапожкова, и политический бандитизм на юго-востоке страны, и кулацкий мятеж в Западной Сибири, и Кронштадтский мятеж, и белофинская авантюра в Карелии, и дутовщина, и петлюровщина, и махновщина, и попытка свержения советского строя бандами Унгерна на Дальнем Востоке.

Не было никакого страха и у кулачества, пытавшегося в конце 20-х годов удушить страну голодом. Когда Сталин приехал в Сибирь и обратился к крестьянам с просьбой помочь городу хлебом, один такой "испуганный" кулак ответил ему: "А ты, кавказец попляши! Тогда, может быть, мы тебе хлеба и дадим!"

Не было никакого страха и у оппозиции, с которой шли бесконечные дискуссии (см. стенограммы XI–XVII съездов партии), хотя партийные организации низового и среднего звена прямо призывали Сталина покончить с оппозицией, сместить всех с их руководящих постов и заставить их ответить перед судом.

А разве испытывали какой-либо страх эти зарвавшиеся и распоясавшиеся начальнички из ГПУ, убившие рабочего Р. Султанова? Или их шеф И. Ризаев, поручивший шурину придушить свою нелюбимую жену? Или тот же Л. Мирзоян, который почувствовал себя всесильным сначала в Баку, потом в Алма-Ате и не считался ни с чьим мнением, кроме своего?

Что-то не похоже, чтобы, допустим, сорокалетний А.Я. Каплер, еще лишь год назад получивший Сталинскую премию, испытывал страх, закрутив роман с девочкой — дочерью этого всесильного человека.

Страх — это миф, и придуман этот миф трусами, чтобы оправдать собственную трусость, ибо, как сказал М. Булгаков в своем глубоком романе "Мастер и Маргарита" устами бродяги-философа Иешуа Га-Ноцри, трусость — один из самых страшных человеческих пороков. Сказал и тут же поправился: самый страшный человеческий порок!

И если бы у нас было поменьше трусов и побольше мужественных людей, особенно в верхнем эшелоне власти, мы бы понесли гораздо меньше потерь — и человеческих и материальных.

Ведь не побоялся же И.А. Орбели написать Сталину через голову своего начальства и обратить его внимание на то, что за рубеж уходят ценнейшие произведения искусства, собранные в ленинградском Эрмитаже и других музеях страны, являющиеся национальным достоянием, он доказывал, что эта распродажа недопустима, даже если она мотивируется высокими целями — во имя закупки современных технологий. И что же? Вывоз художественных ценностей за рубеж прекратился, а И.А. Орбели был назначен директором музея Эрмитаж.

Не побоялся и М.А. Шолохов, которого ныне так оголтело травят наши плюралистические СМИ, в 1933 году обратиться к Сталину с письмом во время организованного на Дону голода и спас этим тысячи станичников от голодной смерти, а честных коммунистов от необоснованных репрессий. Спустя несколько лет смелость старого чекиста И.С. Погорелова спасла от неминуемой гибели самого М.А. Шолохова.

А.С. Щербаков, сменивший Н.С. Хрущева на посту первого секретаря МК и МГК ВКП(б), остановил в 1938 году репрессии, развязанные его предшественником, не побоявшись ответственности перед Сталиным.