Книга Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе - Лучано Паваротти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда же с поразительной быстротой исчезают со стола все пирожные, гости начинают передавать друг другу бутылку ликера амаретто.
В это время Адуа что-то оживленно рассказывает сидящим слева от нее друзьям. Слегка повернувшись к мужу, одной рукой она жестикулирует, а другой легонько придерживает свою рюмку с ликером. Не участвуя в разговоре, Паваротти не спускает глаз с замершей руки жены, словно кот, сторожащий мышиную норку.
По мере того как история, описываемая женой, подходит к кульминационному моменту, рука, отдыхающая на рюмке, начинает чуть-чуть вздрагивать, как бы подавляя желание помочь другой руке, сопровождающей рассказ. Наконец пальцы отрываются от рюмки и включаются в жестикуляцию. И как только это происходит, Паваротти подхватывает ее и мгновенно опустошает.
— Она же итальянка, — объясняет он кому-то свою игру. — Я знал, что она не сможет закончить рассказ, жестикулируя только одной рукой!
Далее разговор заходит о «трудных тенорах», и тут слово берет Паваротти.
— Френсис Робинсон рассказал мне по этому поводу прекрасную историю, которая случилась однажды за обедом в Риме в пятидесятых годах. Жена Леонарда Уоррена, знаменитого баритона, долго распространялась на тему, какие ужасные чудовища — итальянские тенора, высокомерные, наглые, грубые, никогда никому не помогут, тут же за столом сидел Пиппо, то есть Джузеппе ди Стефано, который, в конце концов, не выдержал:
— Извините, но мне кажется, не очень-то любезно с вашей стороны говорить подобные вещи. В конце концов, я — сицилиец!
На что легендарная сопрано Зинка Миланова, не поднимая глаз от тарелки с супом, бросила:
— Еще хуже!
Оживленный разговор продолжается еще некоторое время. Но вот дочери Паваротти извиняются и встают из-за стола. Однако никто не собирается следовать их примеру. Паваротти начинает рассказывать новый анекдот:
— Один старик взял себе в жены молодую и красивую девушку…
— Ты что, хочешь изложить нам сюжет Дона Паскуале? — перебивает его кто-то из моденских друзей.
— Старик ненавидит жену, — продолжает Лучано. — Он убежден, что она хочет извести его и отправить к праотцам. Он спрашивает у приятеля, что ему предпринять, как избавиться от юной супруги. Приятель, а он врач, советует в течение шести месяцев заниматься с нею любовью по десять раз в сутки. Срок почти прошел, когда другой приятель навестил старика и обнаружил, что от того уже почти ничего не осталось. А жена, напротив, пышет здоровьем. Приятель делает мужу комплимент, восхищаясь, как прекрасно выглядит его жена. А старик, хитро прищурившись, отвечает: «Тише! Она об этом не знает, но ей осталось жить всего три дня!»
Прошло уже два с половиной часа, как сели за стол, обед явно окончен, но гости, отяжелев после обильной еды и выпитого вина, которого хватило бы на целую свадьбу в Сицилии, не хотят подниматься. Вдруг прибегает экономка:
— Синьор тенор! Идите посмотрите!
Она ведет Паваротти в другой конец террасы и показывает на небо. Все следуют за ними, задрав голову кверху. В голубом небе над пляжем висят сброшенные с самолета пять разноцветных парашютов. С изумлением глядя на них, экономка без конца крестится и шепчет: «Господи, вот чудо-то какое!»
Все в восхищении, а огромные зонты — красный, голубой, желтый, зеленый и фиолетовый — плавно опускаются на пляж, где собралась большая толпа. Терраса дома Паваротти — идеальный пункт для наблюдения.
Когда приземляется последний парашют, гости «Виллы Джулия» начинают расходиться. Кто-то возвращается в город, кто-то уходит в свою комнату, двое или трое остаются на террасе с газетой или книгой. Паваротти с женой усаживаются в большой гамак, висящий между деревьями. Адуа оказывается в объятиях мужа, и через несколько минут супруги уже крепко спят.
Я вовсе не уверен, что мне понравится выступать с концертами. Вокалисту это делать гораздо труднее, нежели петь в оперном спектакле…, хотя никто еще не посмел сказать, что спеть оперу — сущий пустяк. В концерте почти не бывает перерывов для отдыха, нет никого, кто занял бы публику, если ты не совсем в форме, нет никаких декораций, костюмов, балета, нельзя прибегнуть и к помощи других певцов, которые отвлекли бы слушателей от твоих промахов. Концерт — словно серьезнейший тест для певца.
Одно я особо ценю в концертном выступлении — непосредственный отклик зала, слушающего тебя. После каждого номера публика сразу высказывает свое суждение о тебе. В опере слушатели выражают свое мнение или дают оценку лишь после спектакля, а к тому времени на нее могут повлиять другие факторы. Например, не понравится режиссер, и тогда вполне вероятно, они убавят аплодисменты каждому певцу, даже если и не в претензии ни к кому из них. Возможно, своим поведением публика своеобразно наказывает исполнителей за то, что они соглашаются участвовать в плохой постановке.
В концерте ни в чем сомневаться не приходится. Публика выражает тебе свое отношение весь вечер, после каждого номера.
Разумеется, концертные выступления во всех концах мира очень выгодны, становишься известнее, но не это главное, за что я ценю такую работу. Мне нравится оказываться в новых местах, и лишь концерты дают мне возможность побывать то там, то тут.
Если, например, мне хочется выступить в Южной Америке, что я впервые сделал в 1979 году, то очень трудно отправиться туда для участия в оперном спектакле. Дело не в том, что в Южной Америке не хотят меня видеть — меня приглашали туда много раз: только это слишком большой риск — пускаться в подобное мероприятие вместе с незнакомыми людьми — с новыми дирижерами, новыми режиссерами, новыми певцами.
Даже если сумеешь договориться о постановке хорошей оперы, всегда возникает немало других непредсказуемых обстоятельств, от которых многое зависит. Оперный спектакль — предприятие сложное и планировать его приходится за годы вперед.
В сравнении со спектаклем концерт организовать куда проще. Даже с полным оркестром. А если есть только рояль, и могу выступить с моим концертмейстером Джоном Вустменом, тогда вообще никаких сложностей. Только и требуется что инструмент да помещение… ах, да, еще публика!
После моего первого выступления в Либерти, штат Миссури, в 1973 году я стал спокойнее относиться к концертной деятельности вокалиста. Мой голос без проблем выдержал испытание, и публика отнюдь не скучала от моего присутствия на сцене в единственном числе. Потому что у всякой медали есть и оборотная сторона: рискуешь, конечно, но если выступишь хорошо, то здесь успех иного качества, нежели в опере. Концерт превращается в событие гораздо более личного свойства с обеих сторон — и для тебя, и для публики. Словом, все сводится к одному: чем больше риска, тем радостнее и награда за него.
На своем втором концерте, в Далласе, я уже взял за правило держать в руке большой белый платок. Знаю, возможно, это смотрится несколько нелепо. Напоминает fichu[15] старых звезд.
