Книга Медовый месяц - Эми Дженкинс

Я взяла свой.

– Привет! – сказал Алекс. – Это Алекс.

– Привет, Алекс, – сказала я. – Как ты поживаешь?

– Хорошо, – ответил он. – Что ты делаешь?

– Что я делаю! – ответила я. – Мои мозги совершенно перепутались. С одной стороны, мне не очень понравилось, что ты мне не позвонил. А с другой стороны, я думаю, что я, наверное, тебя люблю.

Иногда мне кажется, что я придумала тебя, а на самом деле тебя нет. Но гораздо чаще я думаю, что нет меня самой. А в конце концов, я просто думаю о том, что хочу лежать в твоих объятиях. Долгое молчание.

– Хочешь, как-нибудь поужинаем вместе?

– Это было бы здорово. Когда?

– Что, если сегодня?

– О, прошу прощения: правила гласят, что если я приму приглашение поужинать менее чем за четыре дня, то сведу на нет наши шансы на успешные отношения.

– Какие правила?

– Правила ловли мужчины.

– Плевать на правила.

– Ладно.

Когда мы повесили наши бананы, я вскочила и бросилась в свою комнату.

– Ты куда? – спросил Алекс.

– Я удаляюсь в свою комнату, – ответила я, – примеряю миллион нарядов и в отчаянии бросаю их на пол.

К счастью, у меня не было ни одного наряда, не говоря о миллионе, так что я спустилась в магазинчик в холле гостиницы. Те же тряпки, что, наверное, в любом туристском магазинчике по всему миру. Универсальная выходная одежда хиппи – саронг с бирюзово-зеленым морским коньком и все такое прочее. У этих тряпок такой вид, будто всех их придумала одна и та же местная женщина. Но поскольку их можно найти всюду от Испании до Африки и Латинской Америки, на самом деле это какой-то заполонивший мир торговый брэнд, вроде Макдональдса, только что не объявляющий о себе.

Я кончила тем, что купила саронг, жилетку красивого синего цвета, пару кожаных сандалий с прелестными ракушками, рассеянными по всей поверхности, добавила к покупкам кое-чего из парфюмерии и леопардовое бикини (то самое, флуоресцентно-зеленое), после чего вернулась к себе в комнату, где приняла душ и привела в порядок волосы – вплела в них несколько цветков. Потом надела новый наряд и решила немедленно насладиться отсутствием багажа и наличием «временной замены».

Тропинка в ресторан была украшена крохотными фонариками почти у самой земли. Ресторан располагался на деревянном помосте, что протянулся к морю под крышей из кокосовых плетенок. Хрупкие деревянные столики были разукрашены яркими розовыми бугенвиллеями. На решетках под открытым небом шипели гигантские креветки, а из бара на берегу бренчали маримбы.

Я нашла Алекса в баре, он сидел в новой белой футболке и глядел на залив. Забавно – за долю секунды до того, как я зафиксировала его в сознании, мое сердце уже прыгнуло к нему. Это было так, словно одно очертание его фигуры каким-то образом запечатлелось во мне, так что я узнавала в нем себя.

Он заказал пинаколаду, от которой я из принципа пыталась отказаться, но она оказалась восхитительной. Потом мы поднялись в ресторан и съели омара на гриле. Когда мы не смотрели друг на друга, мы смотрели на море, которое менялось, перебирая весь спектр цветов до полуночно-темно-синего. Наступала ночь, но воздух вокруг нас оставался мягким и теплым.

Мы как будто почти не разговаривали или, возможно, просто не разговаривали ни о чем серьезном. Пожалуй, и не хотели – после всех наших дневных треволнений вполне достаточно было просто быть. Быть рядом с ним. Просто смотреть на него. Казалось, разговор только помешает.

После ужина Алекс сказал: «Пошли» – и отвел меня на пляж. Я заметила, что он не любит говорить, куда мы идем и что будем делать. Эд, напротив, старался так делать, и я нередко отговаривала его от его планов и придумывала что-нибудь получше.

У наших ног сновали маленькие крабы, и Алекс взял меня за руку.

– Что в списке ухаживания идет после держания за руку? – спросила я.

– Поцелуи, – ответил он. И мы ненадолго занялись поцелуями.

– Кажется, я знаю, что мы забыли, – сказала я в перерыве. – Пошутить друг над другом насчет недавних романов.

– Хм-м-м-м, – ответил он. Мы посмотрели друг на друга.

– Возможно, и не стоит, – сказала я.

– Давай просто ляжем на песок и посмотрим на звезды? – предложил он.

– Давай.

Что мы и сделали. Через некоторое время Алекс сказал, что это наше третье свидание.

– В этом есть какой-то скрытый смысл? – спросила я.

– Ну, третье свидание… – сказал он. – Сама знаешь.

– Нет, – ответила я, – не знаю. Что случается на третьем свидании?

– Третье свидание – это когда… Ты ведь и сама знаешь. – Он перекатился так, чтобы смотреть на меня сверху. Я гадала, что за слово он подберет. Он выбрал «провести ночь вместе» и взгляд в глаза.

– Ах да, – сказала я. – Но это вовсе не третье свидание.

– Третье, – ответил он. – Первое было чай. Второе – крокет. Третье – ужин.

Я рассмеялась.

– Ты не хочешь? – спросил он.

– Знаешь что, – сказала я, – я боюсь этого: когда отдаешься кому-то слишком быстро и на полпути вдруг сознаешь, что чего-то не можешь ему сказать, или что-то кажется странно, и все потому, что этот другой – чужой тебе человек. И вдруг чувствуешь, какая пропасть лежит между вами, и это очень одинокое чувство… – Я помолчала. – Самое одинокое чувство в мире.

Он долго молчал, обдумывая мои слова. Эта его особенность мне очень нравилась. Он очень серьезно воспринимал жизнь, и оттого в ней казалось больше смысла. Я ощущала, как в его голове текут мысли, о которых он мне не говорит.

– По-твоему, – проговорил он через несколько столетий, – мы должны иметь мужество отстаивать свои убеждения.

Он не добавил при этом: потому что мы родственные души и все будет хорошо. Но именно это я услышала, именно это он имел в виду.

Вернувшись в гостиницу, мы немного постояли возле веранды, а потом я обернулась и приглушенно сказала, уткнувшись ему в шею:

– Тебе не кажется немного экстравагантным – иметь две комнаты, а?

– А тебе не кажется, – ответил он мне в волосы около уха, – что мне все равно придется с тобой спать?

Можно я расскажу тебе, как я представляла, что ты лежишь рядом со мной, бок о бок? Я не имею в виду секс. Просто ты лежишь рядом – и это ощущается как огромная награда. И о том, как я представляла нас ночью, когда весь окружающий мир перестает существовать, потому что он оказывается там, в глазах другого.

И когда кровать взмывает в воздух и, как ковер-самолет, уносит нас из окна в пространство, – простыни полощут по краям, – мы этого даже не замечаем. Мы смотрим на звезды, и ночь слишком коротка для всего, что мы хотим сказать друг другу. Мы смотрим вниз на крохотную и ничтожную землю и представляем все миллионы людей, спящих в своих постелях, и удивляемся, как можно спать, когда в мире столько всего, ради чего стоит бодрствовать. Я больше никогда не хочу засыпать. Не хочу прерывать это очарование.