Книга Что надеть для обольщения - Сари Робинс

Он подошел, обнял ее вздрагивающие от рыданий плечи и молча прижал Эдвину к себе. Она снова ощутила его запах мускуса – такой манящий и родной.

Ей сразу же стало спокойно и хорошо в его объятиях. Эдвина почувствовала, что ее нежно любят, что ею дорожат.

– Я все понимаю, Эдвина. Не волнуйтесь. Нам вовсе не обязательно с вами чем-то заниматься. Я буду последним негодяем, если попытаюсь что-нибудь с вами сделать.

Чуть-чуть оторвав покрывало от лица, она судорожно вздохнула.

– Не… Не говорите так.

– Это правда. Я вел себя как бесчувственный негодяй, не подумав о том, как вам тяжело на это решиться.

Что? Он не только ослепительно красивый, но еще и чуткий и понимающий? А она думала, что так не бывает! Видимо, Прескотт Дивейн какое-то исключение из всех существующих правил!

Еще немного убрав от лица покрывало, Эдвина всхлипнула.

– Ну, в общем, я просто… – Она засопела носом. – Просто я не знаю, как это делается.

– Что делается?

Господи, да как же ему объяснишь, что она не только не подготовилась как следует к свиданию, что она убого одета и выглядит не привлекательнее фонарного столба, но еще вдобавок ко всему от того, что она плачет, нос у нее сейчас наверняка распух и красный, как у пьяницы? Она вновь почувствовала себя жалкой и никчемной, закрыла лицо руками и уткнулась в покрывало.

– Ну-ну, будет, – успокаивал Эдвину Прескотт, пытаясь ее обнять, но ему мешало покрывало, которым она отгораживалась от него.

Он осторожно убрал покрывало и привлек Эдвину к себе. Она уткнулась лицом в его широкое плечо, упираясь носом в шерстяную ткань его пиджака. Вздрогнув, она вздохнула, словно бы купаясь в его тепле и в его восхитительном мускусном запахе.

– Я все понимаю, Эдвина, – приговаривал Прескотт, гладя ее по голове. – Не беспокойтесь. Мы ничего не будем делать.

Разочарование, которое она испытала после этих его слов, оказалось гораздо сильнее чувства никчемности. Значит, он ее больше не хочет! Да и можно ли его за это упрекнуть? Ведь она сплошное недоразумение, а не женщина! Она – глупая ревущая корова! Она на его месте тоже не захотела бы такую женщину.

Эдвина сама себе удивлялась, как у нее хватило наглости пригласить Прескотта к себе и вручить ему ключи. И вот теперь все ее планы пошли прахом. У нее вырвалось еще одно рыдание.

– Давайте сейчас немного посидим здесь вместе, пока вы не успокоитесь. А после этого я пойду домой.

Пойдет домой? Оставит Эдвину наедине с ее страданием и с чувством собственной никчемности и жалости к самой себе? Сердце у нее готово было разорваться от горя.

Однако слезы почему-то перестали литься. Видимо, настала пора вести себя как разумная женщина, какой она была обычно.

Судорожно вздохнув, Эдвина проглотила комок в горле и взяла себя в руки. К ней постепенно возвращалась природная сила духа и способность мыслить логически. Она осознала, что в сложившейся ситуации у нее есть два выхода: либо броситься на Прескотта в попытке заново разжечь в нем страсть, либо постараться собрать жалкие остатки своего достоинства. Так как, по ее мнению, ни один нормальный мужчина не способен воспылать страстью к зареванной дурехе с красным распухшим носом и с всклокоченными волосами, Эдвина предпочла достоинство.

Она медленно высвободилась из объятий Прескотта, отвернулась от него, чтобы он не видел ее распухшее, в красных пятнах, лицо, и подошла к открытому окну. Глядя в окно невидящим взглядом, Эдвина лихорадочно просчитывала шансы сохранить достоинство после такой жалостливой, душераздирающей сцены.

И вдруг в окне она увидела свое отражение: на ней ничего нет, кроме рубашки и панталон! А ворот рубашки распахнут, как у шлюхи!

Господи, час от часу не легче!

Она закрыла лицо руками и с трудом сдержала стон. С этим уже ничего нельзя поделать. Она предстала перед ним во всей красе. Более того, после этого зрелища маловероятно, что он бросится на нее, обуреваемый безудержной страстью.

Эдвина утерла слезы рукой и тихо кашлянула.

– Извините… – хрипло проговорила она.

– Вам не за что извиняться.

Эдвина не смотрела на него. Но, услышав его шаги по ковру и почувствовав тепло его тела, поняла, что Прескотт стоит у нее за спиной. Однако он не прикасался к ней. И от этого глубокая печаль охватила ее сердце.

– Не надо было мне заставлять вас поверить… Ну, в общем, извините меня, Прескотт.

– Вы не сделали ничего дурного, Эдвина. Это целиком моя вина. Мне не нужно было нажимать на вас, когда было очевидно, что вы еще не готовы.

– Не готова? Я не знаю, можно ли быть менее готовой, чем я.

Собравшись с мужеством, она решила, что уже в состоянии покончить с этой нелепой ситуацией. Она медленно повернулась.

Лицо Прескотта выражало искреннюю озабоченность.

– Ах, Эдвина! – воскликнул он и нежно обнял ее.

О Господи, ей так хорошо, очень, очень хорошо, когда он ее обнимает! Прижавшись к его груди, Эдвина слышала гулкие удары его сердца, наслаждаясь этим мгновением счастья, потому что понимала, что скоро оно растает в тумане.

– Я чувствую себя ужасно, потому что стал причиной ваших переживаний, – пробормотал Прескотт. – Ваша преданность покойному супругу достойна восхищения.

Она захлопала ресницами.

– Ч-что?

– Мне не следовало даже пытаться подбивать вас на осквернение светлой памяти вашего покойного супруга. Видимо, вы его так любили… Очевидно, ваши чувства сильны по-прежнему. Он был… Ему очень повезло с вами. Я ему от души завидую.

Эдвина чуть отстранилась от Прескотта, чтобы посмотреть на него.

– Вы подумали, что… – она показала на свое зареванное лицо, – все это… потому что я скорблю по своему умершему мужу?

– Я знаю, что вы его искренне любили, и, очевидно, даже мысль о близости со мной вас очень сильно расстраивает. Ваши чувства серьезны и глубоки, и от этого я только еще больше уважаю вас и не могу вами не восхищаться.

– Ах, дорогой мой, – вырвалось у Эдвины, которая была растрогана до слез. Но она не могла, воспользовавшись ситуацией, спрятаться за благочестивым фасадом бедной безутешной вдовушки. Любая неискренность была ей противна.

Эдвина высвободилась из объятий Прескотта, подошла к кровати, вынула из стопки одежды нежно-розовый пеньюар и надела его. При этом, завязывая пояс, она чересчур сильно стянула талию, но не стала ослаблять пояс, решив таким своеобразным способом наказать себя.

Стиснув руки в замок, она снова повернулась к Прескотту:

– Я переживаю не из-за кончины своего мужа, Прескотт.

– Не из-за этого? Из-за чего же тогда?