Книга Во имя земли - Вержилио Ферейра

Потом наступила окончательная тишина, но твое тело было еще живым. Однажды ты еще сказала:

— Нет.

Ты, должно быть, отвергала какое-то оскорбление, угрозу, или чье-то поползновение. Нет. Ты произнесла это однажды. Но я вспоминаю это «нет», точно ты повторяла его неоднократно.

— Нет.

Я возвращался из суда, ты была жива. Я заговаривал с тобой, но ты была далеко, отсутствовала. Я поворачивал твое лицо к себе, смотрел в твои глаза, невидящие меня, но всегда поблескивающие неземным блеском. Это так ужасно, дорогая. Они были живые и желали что-то понять. Я что-то спрашивал тебя, что-то говорил тебе. Иногда у меня возникало грубое желание крикнуть тебе: говори! говори! Ты только смотрела. Смотрела пристально в ожидании чего-то. Без сомнения ты должна была меня слышать, должна была мне отвечать, но я ответа не слышал. Камила была рядом, она при том присутствовала. И смотрела на тебя с неиссякающим состраданием.

Однажды я пришел из суда позднее обычного. Камила услышала, как я открываю дверь и иду к тебе. Она молчала. Но я понял то, что она говорила, не произнося ни слова. Я вошел в комнату. Ты мирно спала. Я положил на твой уже холодный лоб свою руку:

— Жди меня.

И это было то, что я смог сказать. Какое-то время я держал свою руку на твоем лбу. И все время ждал, что ты вот-вот скажешь свою последнюю фразу, и улыбался скрытой улыбкой, потому что на твоем спокойном лице, теперь далеком от всего на свете, ничего прочесть было невозможно.

— Спи, — сказал я тебе.

XXVI

Уже поздно. Доне Фелисидаде не нравится, когда до такого позднего часа горит свет. Но я, как безумный, хочу любить тебя и должен сказать тебе об этом. Подожди, дай тебе объяснить. Я должен сделать это как можно скорее, потому что у меня остается мало времени, а от желания сказать тебе о своей любви у меня перехватывает дыхание. Как мучительно не иметь времени, когда все оно мое. Но для меня его нет. Тео всегда меня спрашивает:

— Как ты себя чувствуешь?

— И я ему отвечаю: чувствую себя очень хорошо. Но это неправда. Я и тебе не говорю о своем самочувствии, — зачем? Это было бы глупо. Я хочу использовать время, я, в здравом уме, хочу погрузиться целиком в то, что говорю. У меня абсолютное желание тебя любить, ибо абсолют — человеческая мера, это так. Я пережил несчастье, ужас и унижение, тление моего земного тела. Но помню тебя и размышляю. Ночь жаркая, должно быть, разгар лета. Вспоминаю тебя, и сейчас, в конце моих воспоминаний, особенно четко — твое былое совершенство. В моих воспоминаниях все прекрасно. В них ты цела и невредима, и такая же ловкая и быстрая, как в полете. И я цел и невредим подле тебя, вокруг меня море людей, замерших в ожидании, у меня здоровая нога, готовая к удару и триумфу. С нами слава и чудесная сила богов. Но сейчас, в момент усталости на мои плечи давит нечто из вселенной — как тебе объяснить? это по ту сторону жизни. По ту сторону совершенства тленного тела, его эфемерности, предсказанной пророками. А нужно ли мне то, что подстерегает смерть? Люблю тебя, несмотря на все пророчества, которые предвещали твой конец, и предсказания тех, кто обещал, что ты будешь по ту сторону жизни. Люблю нереальную вечность твоего существа, твое внезапно возникающее лицо, все то, что до сих пор меня потрясает и вызывает во мне постоянное желание любить тебя. Я не уповаю на потом, ни один пророк ничего не обещал тебе потом. Все это очень сложно, и я не знаю, как тебе объяснить. Все это за пределами человеческих или божественных законов, потому что это значительнее их и того, что выдумано человеком для людей и богов. Существует наша встреча здесь, на земле, и это очень важно, и мы должны быть истиной. Истиной, которая выше любого тела, которое гниет, и любого духа, который исчезает. Истиной, которая находится между одиночеством, ожидающим подброшенной идеи, блуждающего слова, взгляда, который кто-то забыл на помойке. А где же находилось то, что я любил в тебе? Это было за пределами тебя. Спи. Ночь удушающая. За окнами, над черепичной крышей, что напротив, какой-то неясный знак. За пределами тебя не поддающаяся опознанию ты, необъяснимая абсурдность твоего присутствия. Нечто подобное и ничего подобного. Я говорю: это — твое таинство, и произнесенными мною словами разрушаю это таинство. Твоя личность преображается в моей нечеткой памяти. Я распознаю тебя, не знаю как это тебе объяснить? распознаешь ли ты что-нибудь мое для нашей возможной встречи? Пережить несчастье, то, что огорчает и унижает, и даже то хорошее, что было, и остаться не тем, что красиво, а тем, что еще выше и еще шире этого. Нетленностью, но не твоего тела, а твоего существа. Совершенством, но не твоей гармонии, а необходимостью наличия ее. Твоей сущностью, могу ли сказать так? твоим божеством, предшествовавшим появлению богов, что-то в этом роде. И я иду, чтобы быть с тобой, и мы будем вдохновением. Чистотой пламени. Выдохом вселенной, не знаю. Началом, истоком нас самих, нашим вознесением. Хочу быть с тобой, чтобы ничто нас не разделяло и было невозможно нас опознать каждого в отдельности. Быть с тобой в нашем совершенстве — где же мы окажемся в невыразимом и несравненном? У меня ничего не осталось на земле людей, и я рад. Не говори, любовь моя, что от сказанного даже при всем том, что ты добавляешь, бросает в дрожь. Нашу сущность признает неуловимая радость звезды. Наше сияние в согласии с небесными светилами. И богами, которые еще не родились и чисты от начала, которого не имели. Что-то в этом роде — какая жалость, что не знаешь, что это. Некий сгусток напряженности в расположении туманностей. Как я тебя люблю. Гораздо больше, чем ты желала, люблю безграничной любовью, что свидетельствует о великой любви. На пальце правой ноги пятно, — но ты не волнуйся. Стряхни тревогу привычным движением головы. Тем, которым ты стряхивала все то, что тебе докучало, да, теперь на моей правой ноге появилось темное пятно, продолжение… — ну, не абсурдно ли, если я не буду с тобой? Дона Фелисидаде стучит в дверь, я гашу свет. Но у меня есть маленькая лампочка, и я не выставлю тебя вон согласно внутреннему распорядку этого приюта, который хочет навязать мне ночь без тебя. Я спокоен, как было бы хорошо, если бы ты это поняла, я оставляю позади то, что связано с твоим безумием. И то, что болит. И то, что ждет. И даже радость владения миром. Вокруг меня много народа. Перед собравшимися на стадионе я предвкушаю победу, которую принесет мне сила и ловкость моей левой ноги. Доставить им это удовольствие? Я разбегаюсь, но сколь бесконечно расстояние между желанием славы и моей усталостью. Моника. Не стоит рисковать своим земным телом, — а что если мне послушать гобой? Тихонечко. Совсем тихо, на уровне тишины. Это мой уровень, и я хорошо себя чувствую. Я реализовал жизнь в пустом и, возможно, смешном деле. Но чувствую себя хорошо. Не это ли благопристойный конец для любого человека? Очищение. При котором в мусор превращается все то, что было нами. Освобождение с чистыми руками. Но только так я смогу быть с тобой в твоем вечном, которое за пределами той вечности, которую обещал тебе Тео. Сколько вокруг нас умерло, дорогая. Друзья, знакомые. И любовь, которую ты, любя самое себя, так и не испытала. И триумф. И усталость. Даже дети, которые создали себя после того, как мы их вырастили. Как и любовь, от которой они родились и которая была истинной в тот самый момент. Теперь все — сон ночи. Я вижу ее, вслушиваюсь в нее. Она необъятна и, как ласка, навевает грусть. Вдалеке какие-то шумы, они чередуются с мертвой тишиной, шум непонятный и подозрительный. Это блуждающие в страхе люди. Они бодрствуют ночью и в страхе спят под присмотром солнца. Уже поздно. Моя усталость. Мой сон.