Книга Он поет танго - Томас Элой Мартинес

Все самолеты на Нью-Йорк вылетали ночью, поэтому я прощался не с тем Буэнос-Айресом, что жил в моем воображении, а с мерцанием огней. Прежде чем взять курс на север, самолет поднялся над заливом и оцарапал город по одному из его краев. Город был огромный, ровный, и я не знаю, сколько минут ушло у нас на то, чтобы его облететь. Я столько раз представлял себе очертания, которые откроются мне с высоты, что действительность меня разочаровала. Я воображал, что город будет похож на план дворца в Кноссе или на прямоугольную мозаику в музее Сусса[99], в которой выложено такое предупреждение: His inclusus vitam perdit. Тот, кто будет здесь заперт, потеряет жизнь.

Это был лабиринт, как я и предполагал, и Альсира запуталась в нем, на одной из тупиковых дорожек. Ночь позволила мне заметить, что, как и предсказывал Бонорино, настоящий лабиринт был прочерчен не огоньками — это были просто дороги, ведущие в никуда, а линиями темноты, обозначавшими пространства, где живут люди. И тогда на память мне пришло стихотворение Бодлера «Маяки»: Ces maledictions, ces blasphemes, ces plaintes / Ces extases, ces cris, ces pleurs, ces Те Deum, / sont un echo redit par milles labyrinthes — Все эти жалобы, экстазы, взрывы смеха, Богохуления, Те Deum, реки слез, То — лабиринтами умноженное эхо[100]. Теперь я уже не мог слышать все эти голоса, и лабиринт скрывался в ночи. И все равно, я повторял про себя это стихотворение, пока не заснул.

Спустя несколько недель после возвращения на Манхэттен я начал получать негодующие письма из Фулбрайтовского фонда с требованием отчета о том, как я использовал свою стипендию. Я пробовал объяснить это в официальных документах; в итоге я их все время переписывал и рвал и в конце концов бросил это дело. Понадеялся на то, что рано или поздно мое молчание поставит их в тупик.

Однажды майским полднем я вышел из дому и рассеянно побрел по Бродвею. Зашел в «Тауэр рекордз» в безнадежной попытке найти какую-нибудь запись Мартеля. Я уже и раньше пробовал. Услужливые продавцы рылись для меня в компьютерах и даже звонили экспертам по латиноамериканской музыке. Никто никогда не слышал о Мартеле, о нем даже не упоминалось ни в одной из антологий. Разумеется, я знал, что так и будет, однако я все еще отказываюсь в это верить.

Я свернул к университету и, проходя мимо университетской книжной лавки, вспомнил, что хотел купить «Arcades Project» Вальтера Беньямина. Эта книга стоила сорок долларов, и я сдерживал себя уже несколько недель, однако в тот день я позволил судьбе принять решение за меня. Я с удовольствием порылся на книжных полках раздела «Философия» и обнаружил там экземпляр «Интеллектуального доверия» Ричарда Фоли[101]. Мне скажут: все это не имеет значения, и, возможно, так оно и есть на самом деле, однако я предпочитаю не упускать никаких деталей. Я снова взял в руки книгу Беньямина, раскрыл ее наугад на разделе «Теория прогресса» и прочитал: «Познание приходит только с ударами молнии. Текст — это долгие отзвуки грома, который следует за ней». Эта фраза напомнила мне Буэнос-Айрес, который явился мне словно вспышка, но теперь я был неспособен превратить его гром в слова.

Когда я выходил из книжной лавки с Беньямином в руке, я столкнулся с Фоли собственной персоной. Я с ним едва знаком, но он декан Факультета наук и искусств в моем университете, и я всегда очень уважительно с ним здороваюсь. Он же, как оказалось, знал о том, что я ездил в Буэнос-Айрес. Фоли спросил, удалась ли поездка. Я отвечал декану сбивчиво и невнятно. Я заговорил о том, в какое сложное время там оказался, о пяти президентах, сменивших друг друга в течение десяти дней, и мимоходом упомянул, что певец, о котором я собирался писать, умер в ту же ночь, когда я впервые его увидел.

Не переживай из-за этого, Бруно, посоветовал мне Фоли. То, что теряешь в одном месте, иногда находишь в другом. В июле я провел десять дней в Буэнос-Айресе. Я не искал никого, кто поет танго, и, однако же, встретил необыкновенного певца. Он исполнял танго столетней давности в «Винном клубе». Возможно, ты его знаешь. Его зовут Хайме Таурель. Голос его — волнующий и прозрачный, настолько живой, что кажется, протяни руку — и сможешь его потрогать. После его выступления кое-кто говорил мне, что он лучше, чем Гардель. Тебе следовало бы вернуться, просто чтобы его послушать.

В ту ночь я не сомкнул глаз. На рассвете я сел перед компьютером и написал первые страницы этой книги.