Книга Каменное сердце - Пьер Пежю

— Что, интересуетесь анатомической скульптурой? Это каменное сердце не продается, молодой человек, и вопреки видимости на этом огромном пустыре не проходит выставка современного искусства.

— Вы, очевидно, Ларсан, — без малейшего волнения отозвался юноша.

— До чего вы проницательны! А я, хоть никогда не видел вашего лица, знаю, что вы — Жан-Батист.

С первых же секунд кран, из которого хлестала враждебность, был у нас обоих откручен до упора.

Жан-Батист наставил на меня уличающий и дрожащий палец и потребовал сообщить, где пребывает моя супруга. Он подозревал меня в том, что я держу ее в заточении, в постыдных и преступных деяниях. Сбивчиво и взволнованно он стал говорить мне о театре, о роли, которую намерен предложить Жюльетте теперь, когда его заграничные гастроли кончились. Он поможет ей работать, поможет справиться с ужасными расстройствами памяти — у них нет другой причины, кроме страха, который внушает ей ее муж, один в один Синяя Борода. Еще немного — и я бы растрогался.

Среди всех этих стальных машин, переполненных кузовов и брошенных инструментов мы импровизировали сцену из бульварной комедии, в которой исполняли соответственно роли старого мужа и молодого любовника. Абсурд или гротеск — на выбор.

Жан-Батист, режиссер и актер, любил декламацию и красивые жесты. Вскоре он театрально сорвал с себя шляпу, подобно хулигану в баре перед дракой, а может, приветствуя воображаемую публику. Я, Ларсан, работал со словом, но теперь слов мне недоставало. Я терял их, как кровь, вытекающую из раны. Пока Жан-Батист объяснял мне, какое омерзение ему внушаю я и какую нежность внушает ему моя жена, испарившаяся у меня на глазах несколько месяцев назад, я почувствовал, что зуд стремительно возвращается.

Одной части меня удавалось сочувствовать его молодости, липкой, как конфета, благожелательности и восторженности. Обаяние чистосердечия, еще не успевшего сгнить на корню. Но другая, более дикая часть меня рвалась в бой.

Я сжал кулаки. Шагнул вперед. Наверное, я сильно побледнел. Жан-Батист был пунцовым. Он попытался строить из себя храбреца, снова задирать меня, но не нашел верного тона. Мне потребовалось совершить сверхчеловеческое усилие, чтобы не броситься на добычу. Мне удалось придержать кулаки.

И все же этот молокосос испугался, он слишком резко отступил, споткнулся о торчавший из земли стержень и, хотя я пальцем к нему не притронулся, тяжело рухнул навзничь. С размаху стукнулся затылком о край каменной глыбы, в которой было вырезано старое холостяцкое сердце. Я услышал тот самый звук, с которым раскалывается черепная коробка. Он умер мгновенно.

Я долго смотрел на это худое вытянутое тело, раскинутые крестом руки, окровавленную улыбку на губах. Старомодный сюртук порвался, из кармана торчал край фетрового свертка. Жан-Батист только что искренне, если не талантливо, сыграл лучшую свою роль.

Думаю, если бы я в эту минуту склонился над ним, щекотка умиления могла бы превратиться в жалость. Но я предпочел и дальше оставаться в состоянии ледяного уныния, в каком пребывал до встречи с несчастным парнем. Я разжал кулаки. Насмешка судьбы! Молодой актер погиб даже не от моих ударов! А когда я решил посмотреть, кто же подставил ему смертельную подножку, узнал одну из двух ручек своей тележки, так долго мне служившей: строительные машины, разъезжавшие взад и вперед, засыпали ее метровым слоем земли. Только две маленькие ручки и торчали над развалинами, тянулись к серому небу.

Я огляделся вокруг, и все эти наполненные водой канавы представились мне могилами. «Подтащу его за ноги… и сброшу в яму, — подумал я. — И надо бы еще подобрать его шляпу, вон она куда откатилась…» В одном из лорсанжевских романов я прибавил бы к этому краткие раздумья на тему: «Я мог бы быть его отцом, бедный мальчуган…»

Когда я уже собрался приступить к быстрому погребению, воскресную тишину нарушил вой сирены. Казалось, в пейзаже резко раздернули исполинскую застежку-молнию. Мяуканье богов.

Темно-синяя машина с выключенной мигалкой парковалась за решеткой у обочины, позади моего грузовичка. Это капитан жандармерии развлечения ради включил сирену. Теперь он, в свою очередь, пролез в дыру. На нем были джинсы и замшевая куртка, туго обтянувшая пузо, но я его сразу узнал. Чтобы не казалось, будто я прячусь, я сделал несколько шагов по направлению к нему, оставив безжизненное тело Жана-Батиста лежать рядом с каменным сердцем. Стало быть, всевозможные персонажи могли входить, выходить, разговаривать, молчать и умирать в этих минималистских декорациях. Два основных классических единства были соблюдены: единство времени и единство места. А вот с единством действия обошлись более вольно.

— Меня поставили в известность о вашем появлении, Ларсан! Ваш грузовичок можно узнать из тысячи. Мне казалось, вы собирались покинуть наши места? Что это вы тут делаете… или раскапываете? На строительную площадку доступ посторонним воспрещен. Значит, даже и вам тоже! Меня давно уже кое-что в вашем поведении настораживает…

Несмотря на то что капитан был в штатском и, по его собственным словам, вовсе не при исполнении служебных обязанностей, он намеревался подвергнуть меня допросу по всем правилам. На ногах у него были резиновые сапоги, и он, не боясь грязи, решительным шагом направился к развалинам нашего старого дома. Другими словами — к каменному сердцу, служившему изголовьем мертвому Жану-Батисту. Я вяло попытался его удержать. Нехорошо усмехнувшись, он двумя крепкими пальцами уперся мне в грудь, отстраняя меня со своего пути. Отсюда он не мог видеть труп, лежавший по ту сторону обломка стены.

— Говорят, преступник всегда возвращается на место преступления! Не будете спорить, Ларсан?

Я с полнейшим безразличием предоставил ему продолжать осмотр, ожидая, что он торжествующе хрюкнет и вытащит из-под куртки пушку и пару наручников. Не дождавшись ничего похожего, я подошел к нему. Он стоял в позе Эдипа, обдумывающего загадку сфинкса: оскверняющий сапог попирает каменное сердце, локоть упирается в колено, кулак — в подбородок. Но никакого трупа у его ног не было!

Меня мог ввести в заблуждение психоаналитик, безупречно прикинувшийся мертвым, но что касается театрального деятеля — тут я был совершенно уверен, что его жизнь прервалась. Жандармский начальник нагло оглядел меня с головы до ног, потом выражение его лица смягчилось:

— Послушайте, Ларсан… Давайте поговорим, как мужчина с мужчиной… Скоро в наших местах многое изменится: новые люди, новые постройки, пейзаж станет неузнаваемым… Насчет вас я уверен, что вы опять скроетесь. Насчет себя я узнал, что меня переведут далеко отсюда… В заморский департамент! Но я бы хотел, чтобы вы наконец сказали мне правду насчет вашей жены. Обещаю вам, что это останется между нами. Сейчас с вами говорит уже не полицейский, а человек… Знаете, у меня тоже есть жена, и… — Он поморщился, уселся на каменное сердце, стащил резиновый сапог, перевернул и тряс до тех пор, пока оттуда не выпал погнутый гвоздь. — Каким образом эта ржавая сволочь умудрилась впиться мне в ногу?

Пока он через носок растирал себе пятку, мне показалось, что я вижу в сотне метров от нас, за спиной у капитана, Рака, который, прячась за кустами, волочет по земле что-то тяжелое и темное. Я понял, что от него не ускользнуло ничего из случившегося здесь и что он проявил инициативу.