Книга Каменные клены - Лена Элтанг

Прямо как в том устройстве, что стояло в витрине брайтонской кондитерской: серебряное колесо целый день вращало там плошки с мороженым под бренчание встроенной шарманки, наверху оказывалось то марципановое, то ванильное, то самое странное — фисташковое. Саша точно знала, какое оно на вкус, достаточно было посмотреть на запотевшую плошку и послушать шипение валика, чтобы на языке стало сразу и солоно и сладко. Потом дочка бакалейщика сказала ей, что в витрине не настоящее мороженое, а восковые шарики, так же, как в витрине мясника — восковой поросенок, но Саша только рассмеялась.

Может, и так, сказала она, но зеленое-то точно настоящее — я видела его вкус и слышала его запах.

1988

Есть трава васильки, естеством горяча и благовонна, и тот дух твердителен тем, кои страждут главным мозгом.

Однажды она услышала в школьном коридоре, как один мальчик сказал другому: эта Сонли была бы даже хорошенькой, не будь она такой беспросветной кретинкой!

Услышав это, она прислонилась к стене и целую минуту не могла дышать.

Ей было доподлинно известно, что она умнее всех сверстников в своем классе, в школе и даже в городе. Это само собой разумелось, разве нет?

Она начала читать в три года, в девять лет писала стихи, в десять вела дневник, как взрослая, она знала три языка — мамин, папин и английский, даже отец Лука назвал ее неожиданным ребенком, когда она спросила его, делает ли Бог работу над ошибками, как положено всем, кто плохо написал контрольную в классе.

Значит, для них я дура, думала она, пытаясь дышать ровно, успокаивая взбешенное сердце, значит, мой ум для них вовсе не ум, а нужен какой-то другой ум, который у них есть, и от этого им хорошо друг с другом. Значит, мне всегда будет с ними плохо.

В их глазах я ничем не лучше Дороти Тойлер, захудалой ябеды До с ее заляпанными очками и мышиными нарукавниками. Нет, я немного лучше — я красивее. Но это и все.

И будь я безграмотной, как поющий пастух,[93]но имей их особенный ум — что это? ловкость? лукавство? умение лазить по шнуру в спортивном зале? способность плести кошачью колыбель на пальцах? — имей я этот ум, я была бы их принцессой, их победительной Рианнон. Но я не имею этого ума, и вся моя предстоящая жизнь — это сплошная равнина неудачи,[94]как та, что встретилась бедняге Кухулину.

Ну что ж, думала она, возвращаясь в класс, где уже начался урок, придется как-то с этим жить, главное — не показывать виду.

Это древний англосаксонский принцип, говорил отец — не жаловаться, не объяснять — но, в отличие от всего английского, он годится и для нас, валлийцев. Просто добавь к нему еще один — не показывать виду.

Когда, спустя полтора года, кудрявый Поль, похожий на повзрослевшего ангела Бернини, рассказывал всему классу, что задирал задаваке Сонли свитер на голову, и все такое прочее — при этом он вытягивал губы трубочкой, закатывал глаза и умудрялся оставаться красивым, как спящий путто — Саша весь день молчала. Она не жаловалась, не объясняла и не подавала виду.

Когда же у нее кончилось терпение, она подошла к Полю сзади и ударила его по затылку хрустальным пресс-папье, взятым со стола мисс Стюарт, а потом, когда Поль упал, а мисс Стюарт закричала, она швырнула в нее пресс-папье и вышла из класса.

Потом оказалось, что она попала мисс Стюарт в плечо, плечо посинело, и учительница неделю ходила в вязаной кофте, несмотря на жару.

В девяносто четвертом она встретила Поля в бильярдной Дольфуса, куда приходила по просьбе отца — выяснить, сколько стоит не слишком новый стол с зеленым сукном.

Поль заметил Сашу первым, неохотно кивнул и отвернулся, показав настороженный обритый затылок. В руке у него был эбеновый кий, фланелевая рубашка расстегнулась на круглом животе, заросшем пшеничной шерстью.

— Привет, — сказала Саша, подойдя к нему вплотную, — как поживает твоя кукуруза?

Парни, стоявшие вокруг стола, замолчали и уставились на нее.

— Чего тебе надо? — спросил Поль с негодованием.

— От тебя ничего, — ответила Саша, медленно оглядев его с ног до головы, — просто любопытно: выросло ли у тебя с тех пор что-нибудь настоящее? Впрочем, не похоже, говорят, твоя Эмили не слишком тобой довольна. Попробуй початок, некоторым помогает.

Он отвел руку с кием назад, как будто хотел ее ударить, но передумал и прошипел:

— Шла бы ты отсюда, поганая ведьма русское отродье.

Парни засмеялись, и Саша пошла к дверям, чувствуя, как волосы ее наполняются электричеством под тусклыми лампами, и все они смотрят ей в спину, и спина выпрямляется, как будто в позвоночник вставили кий, и не какой-нибудь, а наборный.

С латунным наконечником.

Дневник Луэллина

здешние овцы обладают неизъяснимым обаянием безразличия, сказал я, надеясь, что на этот раз услышу ее голос, сегодня мой автобус застрял перед стадом — на мосту возле поворота на иллингс, за нами столпилось еще штук восемь автомобилей, воздух заполнился густыми сигналами, и что же овцы?

они продолжали прибывать и недовольно блеяли, как будто это мы им мешали, а не они нам

да, овцы здесь держатся как хозяева, написала саша, красный карандаш сменился синим, от этого мне казалось, что она говорит тише и холоднее, но ведь вы, кажется, сами из здешних мест?

мой отец родился в уэльсе, но позже переехал в ирландию, я уселся рядом с ней на скамью, а ваш отец — из честера, верно? поэтому на завтрак вы подаете честерский сыр?

верно, инспектор, синие буквы слегка запрыгали, у меня тоже есть вопрос: почему бы вам в этот раз не поселиться на холме?

это вопрос или предложение? я смотрел ей прямо в лицо, кожа у нее была цвета подсохшего сфагнума, нет — цвета рисовой бумаги, впитывающей свет, японцы говорят, что такая бумага примиряет их с действительностью

вода на плите закипела, саша встала и бросила туда немного травы, отщипнув из сухого пучка, висевшего над печкой, из чайника потянуло незнакомой горечью

в медном котле между тем могучее средство вскипает, и подымается вверх, и вздувшейся пеной белеет, произнес я с важностью, она сердито сморщила нос, взяла лоскут чистой марли и принялась процеживать траву в глиняную миску