Книга Планета грибов - Елена Чижова

Встал и подошел к зеркалу. Вывалил опухший язык – как пес, измученный жарой. «Странно, я же спал…» – разозлился, хотя на кого тут злиться: неужто на язык, который должен был почивать мирно, но на самом деле вертелся и крутился, царапаясь об острые корни. Словно, пользуясь сонным беспамятством хозяина, с кем-то болтал – ночь напролет.

– И что теперь делать? – вопрос, заданный предательским языком, прозвучал глухо и невнятно, но они поняли.

Как – что? Есть народные средства. Прополоскать отваром ромашки. Или заварить кору дуба.

Насчет дуба он не был уверен. Кажется, кора – слабительное. Но даже если они и правы, где эти средства взять? Представил, как отправится в лес искать кустики ромашки – кстати, что у них заваривают: листья? цветы? корни? – или ковырять дубовый ствол. Чем? Вилкой? Ножом? Может быть, грызть зубами?

Пощелкал выключателем: «Безобразие! Форменное! Половина девятого…» – переступая с ноги на ногу и путаясь в штанинах, натянул брюки, чувствуя тайное облегчение. Народные средства полагается заваривать. Электричества нет, плитка не работает – можно считать, вопрос снят.

Вышел на крыльцо, потянулся. Взглянул на градусник: +30 – еще один адский день. Единственное утешение: в городе еще хуже, тут хоть чистый воздух.

Повернул голову и замер: СНОВА ОТКРЫТА. Черенок лежит на земле.

– Ну что ты будешь делать! – устремился вниз, поджимая тапки. У са́мой времянки, вдруг – не то чтобы понял, скорее почувствовал: что-то не так. Неужели все-таки вор?!..

Помедлил, но взял себя в руки. «Да сколько можно!.. Дрожать. Шарахаться от собственной тени…»

Ведро… Электрическая плитка… Стоял в дверях, опешив.

На столе, покрытом клетчатой клеенкой, лежал кот.

– А ну-ка – брысь… – негромко, голосом, еще хрипловатым со сна.

Наглое животное скосило золотушный глаз и, на мгновение задержавшись на человеке, широко зевнуло, обнажив белые резцы и серые десны. Длинное туловище потянулось сладко, до дрожи: от холки до кончика хвоста.

– Брысь, кому говорю! – на этот раз получилось громче и уверенней.

Кот повел надорванным ухом и окинул его бесстрастным взглядом, выражающим вечное презрение к твари, стоящей на низшей ступени эволюции, к тому, кто – по прихоти судьбы или замыслу Творца – стоит выше.

– Ну сейчас ты у меня… – решительно (все-таки, не вор, не опасный злоумышленник) стянул с гвоздя полотенце – орудие спасения давешнего шмеля – и шагнул вперед, замахиваясь. – Брысь! Брысь!

Кот лежал, постукивая кончиком хвоста. Делал вид, что не понимает по-кошачьи.

Прикидывая, как бы половчее спихнуть узурпатора, он обошел стол. Золотушные глазки, в которых не брезжило ни тени испуга, ни света разума, неотступно следовали за ним.

– Сейчас поймешь… – ухватил угол клеенки, дернул на себя.

Животное шевельнулось и, не особенно утруждая лапы, спрыгнуло: сперва на скамейку, потом на пол – и направилось к выходу. Напоследок, уже в дверях, кот все-таки обернулся: в узких щелках, испещренных золотистыми искрами, мелькнула ирония. Явственно, он готов был поклясться. На него смотрели осмысленные глаза. Лишь по какому-то недоразумению они достались твари, которую человек – по вечному обыкновению – ставит ниже себя.

Как бы то ни было, инцидент был исчерпан.

Прислушиваясь к непривычной тишине – холодильник не издавал ни звука, – собрался позавтракать, но передумал: пока не врубили электричество, лишний раз открывать не стоит…

Холодильник закрой. Не держи открытым.

Он изумился:

– Да я же не открывал!

Не открывал, – даже признав очевидное, родители не сдавались. – Но собирался открыть.

Возразить было нечего: действительно собирался. Тут только сообразил: плитка. Тоже не работает. Похоже, горячий завтрак отменяется. Обернулся: дверь во времянку открыта. Кот наверняка где-то рядом – ходит, ждет своего часа. «Может, закрыть? – Разозлился на себя. Только этого не хватало – плясать под кошачью дудку. – Вернется – выгоню». Сел за стол. Шевельнул наболевшим языком и вспомнил: ночью он разговаривал с Марленом.

Даже во сне знал: друга нет в живых, а значит – по логике вещей – все должно происходить в особом, искаженном пространстве, но комната выглядела обыкновенно. Разве что очень большая, метров сорок. Судя по высоте потолка, старый фонд.

Казалось бы, должен испугаться, но он стоял, озираясь с любопытством, оглядывая замысловатую лепнину, высокую – под потолок – печь, обложенную майоликовой плиткой. Кое-где плитки выкрошились, оголив кирпич.

Если судить по мебели – старинной, красного дерева, – хозяину полагалось кутаться в стеганый халат или шлафрок с тяжелыми оперными кистями, но на Марлене были вечные джинсы, протертые на заднице, и старый вытянутый свитер. Может быть, поэтому и выглядел молодо – максимум лет на двадцать пять. Помогало и слабое освещение: из трех гнезд люстры, висевшей под потолком, горело только одно. И короткая стрижка – в прежние времена Марлен ходил заросшим. Рядом с другом, сохранившим молодой облик, он чувствовал себя пожившим.

Свет, не достигавший углов комнаты, казался пыльным.

– Ты здесь?… – он проглотил живешь: не был уверен, подходит ли это слово к нынешнему Марленову существованию.

– Угу, – выступив из тени, Марлен ответил – ему показалось, равнодушно. В сердце шевельнулась обида, но он по обыкновению проглотил.

– Хорошая квартира…

Сквозь щель в приоткрытой двери проглядывал ломтик коридора. Каким-то образом он понял: там множество дверей, за каждой огромная комната – и все это принадлежит Марлену. По нынешним временам – целое состояние.

– Угу, – Марлен кивнул. – Родительская.

– Ты с ними помирился? – он обрадовался от всего сердца. Сколько лет мыкаться: сперва в общежитии, потом по чужим углам – снимать комнаты в коммуналках.

– Отошла по наследству, – Марлен ответил неохотно.

– А это… мы с тобой… где? – опасаясь насмешек, выбрал нейтральную формулировку.

– Черт его знает, – Марлен подошел к стеллажу, снял с полки книгу в синем коленкоровом переплете. Пролистал, ловко пропуская страницы сквозь пальцы – как заядлый картежник свежую колоду. Коротким прицельным жестом отбросил в угол, где (только теперь он обратил внимание) высилась груда книг. – Нам с тобой без разницы.

– Без разницы? – переспросил осторожно. – Почему?

Марлен снял с полки еще одну – тоже в коленкоре, но отдававшем прозеленью.

– Почему-почему… По кочану, – бормотнул и, на ходу поддергивая рукава, словно его ждала черная работа, направился к печи. Взвыла и застонала тяга. Коленкоровая обложка вспухла голубоватым пламенем. Он смотрел на занимающиеся страницы: они вертелись, будто небесный огонь пропускал их сквозь пальцы.