Книга Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

Тогда он становился грубым. Таким я его раньше не видел. А в том, как он лихо тратил деньги, восторгался, устраивал сцены, бахвалился, льстил ей, было нечто вульгарное. Он развязал язык от напряженной работы и страстной влюбленности; существовал некий предел, после которого он впадал в ярость; гнев ударял ему в голову, образуя сразу два пламенеющих центра — под глазами и по бокам носа. Я понимал этот взрыв: мы бились с невзгодами на одном и том же поле. Происходившее с нами могло бы порадовать Бабушку Лош, предсказавшую подобное, — во всяком случае, ее дух; плоть старой дамы была надежно укрыта в пыли богадельни, в компании таких же финалистов, которым только и оставалось, что гадать, кто уйдет следующим. Так что я засвидетельствовал видимый успех предсказания. Что касается Саймона, то вещи, объединившие нас в детстве, еще до того, как между нами возникали разногласия, опять нас соединили. Полного слияния не произошло, но я любил брата, несмотря ни на что. Когда он стоял, закинув на плечо ее цветастое пляжное платье, то выглядел глуповато, хотя и смело: непринужденный и загорелый у самой кромки воды — казалось, он просто расшалился с этим женским трофеем.

Я проводил их к вечернему теплоходу: Сисси отказалась остаться на ночь — и пробыл с ними на палубе весь долгий заход солнца до последнего синего лучика, когда остальные цвета уже померкли, а тяжелые, хмурые облака поползли-к городу, чтобы, освободившись от власти солнца, осесть на холмах и на сваях, стоящих в воде, серой и могущественной.

— Малыш, а мы, наверное, скоро поженимся, — сказал Саймон. — Завидуешь? Могу поспорить, завидуешь.

И обнял Сисси, положив подбородок на ее плечо и покрывая поцелуями шею. Вольность, с которой он демонстрировал свою влюбленность, меня удивляла — он просунул ногу меж ее коленей, касаясь пальцами лица. Она все ему позволяла, хотя на словах всегда отказывала — язык у нее был острый. Стоя у подвешенной шлюпки, она, боясь прохлады, надела белый пиджак. Саймон немного обгорел и потому был только в рубашке, края его панамы загибал легкий ветерок.

Глава 9

Я смылся, когда миссис Ренлинг продумала всю мою будущую жизнь. Основной причиной бегства явилось предложение меня усыновить. Я должен был стать Оги Ренлингом, жить с ними и унаследовать все их деньги. Чтобы увидеть преимущества такой перемены в судьбе, следовало иметь более зоркие глаза, чем мои. Это была не первая попытка усыновления. Без сомнения, тут имелась какая-то связь с тем фактом, что в детстве нас в определенной степени усыновила Бабушка Лош; чтобы задобрить ее, я притворялся послушным и исполненным благодарности приемышем. Если не гибкость и повиновение, то во мне можно было заподозрить другие скрытые достоинства. Почему Эйнхорнам, защищавшим сына Артура, пришлось подчеркнуть, что у них нет намерения взять меня в семью? Значит, что-то во мне вызывало мысль об усыновлении. Кроме того, некоторые люди сами зациклены на идее о приемных детях. Кто-то, возможно, хочет таким образом завершить свою земную миссию. Миссис Ренлинг постоянно и энергично трудилась, добиваясь поставленных целей. У нее тоже была на земле своя задача.

Но одну вещь не так-то легко было выведать у миссис Ренлинг; из-за ее эксцентричных манер и быстрой речи я никогда не понимал, чего она больше всего хочет в этой жизни. Но вот она решила попробовать стать матерью. Я же отрицательно относился к этой ее идее. Претило становиться человеком, не помнящим родства. Голая правда заключалась в том, что данный жребий меня не устраивал: ведь в этом случае я входил в семью. Как сын. В остальном я ничего не имел против них — наоборот, многим был им обязан. И все же я не собирался стать частью мира миссис Ренлинг, одобряя все, что она поддерживала. И не только она, но и весь класс людей, верящих в собственную непогрешимость; распространив свою власть, они построят вечный город, и им воздастся в тот день, когда прочие строители падут со своими творениями и будут погребены под кирпичами и досками, потому что их мысли не были истинными и возводили они на болоте. Речь тут идет не об одной Вавилонской башне, задуманной сообща, а о сотнях тысяч зданий на всей территории Америки. Строят энергичные люди, надеясь преодолеть страдания и неуверенность, в то время как более слабые просто рассчитывают, что беды закончатся сами собой. Даже физически миссис Ренлинг была очень сильной, а поскольку никаким видимым трудом не занималась, вся эта мускулатура, очевидно, развилась в результате внутренней работы.

Мистер Ренлинг тоже подумывал усыновить меня, заявив, что был бы счастлив стать моим отцом. Я знал, что такого он никому другому не сказал бы. С его точки зрения, для меня, выращенного бедными женщинами, большая удача — не зависеть от жесткой конкуренции, быть спасенным любовью. Бог может спасти всех, а люди только некоторых.

Когда я рассказал миссис Ренлинг, что Саймон собирается жениться на Сисси, дочери разорившегося торговца, она проанализировала ситуацию и нарисовала такую картину. Маленькая квартирка, в кухне развешаны пеленки, постоянные волнения из-за выплаты кредита за мебель и одежду, брат — старик в тридцать лет, его подкосили тревоги и упадок духа, он заложник жены и детей. _

— А ты, Оги, в тридцать лет только начнешь думать о браке. У тебя будут деньги, хорошие манеры, ты выберешь любую женщину. Даже такую, как Тея Фенчел. Образованный человек, имеющий свой бизнес, — царь и бог. Ренлинг очень умен и многого добился, но, знай он науку, литературу, историю, стал бы выдающейся личностью, а не просто преуспевал бы…

Упомянув семейство Фенчел, она затронула больное место. Возникло искушение. Но одного искушения было мало. Я не верил, что Эстер Фенчел когда-нибудь станет моей. И более того: хотя я по-прежнему любил ее, мое отношение к ней изменилось. Я все больше верил словам ее сестры. И когда хватало сил смотреть правде в глаза, признавал, что у меня нет шансов.

А миссис Ренлинг продолжала мягко давить. Называла «сынком», в обществе представляла «нашим младшеньким», гладила по голове и все в таком роде. А я был здоровенным парнем, давно достигшим половой зрелости, и, стало быть, не имел ничего общего с восьмилетним мальчиком, которого нужно гладить по чистым волосикам, — тут стоило придумать что-то другое.

Ей никогда не приходило в голову, что я вовсе не желаю быть усыновленным, и потому она решила, будто я, хотя об этом не говорится, как и все, своего не упущу. И если у меня есть какие-то сомнения, они, конечно, незначительные, и я с ними справлюсь. А возможные мысли помочь матери или братьям отступят на задний план. Она ни разу не встречалась с Мамой, да и не собиралась, а когда я сказал ей в Сент-Джо, что приезжает Саймон, не выразила желания с ним познакомиться. Ситуация чем-то напоминала случившееся с Моисеем и дочерью фараона, только я не был укрытым в камышах младенцем. У меня имелась семья — вполне удовлетворительная, — своя история, которой я был предан, так что я не свалился с неба.

Я ничем не выдавал себя, не замечал намеков, а получив открытое предложение, отказался. Мистеру Ренлингу я сказал:

— Ценю вашу доброту, вы оба просто классные. Буду вам благодарен до конца жизни. Но у меня есть родные и такое чувство…