Книга Семейный круг - Андре Моруа

— Конечно, существует смерть… Я говорю о внутреннем чувстве.

Он ничего не ответил; стоя у окна, он любовался звездной ночью. Изабелле показалось, что он в дурном настроении, и она молча разделась. Он не был в дурном настроении, а был встревожен. Он думал о том, что сказал доктор Биас относительно опасности, которая таится для писателя в счастье. Дениза тоже сказала ему однажды: «Больше всего я желаю вам, Бертран, пережить драму…» На это он ответил: «Я и без того видел слишком много драм… Разве вы не знаете мудрого изречения: „Поэзия — это волнение, о котором вспоминаешь в спокойные дни“. В жизни бывает период трагический — это юность, и период размышлений о трагическом — зрелая пора». В чем же истина?

Изабелла причесывалась на ночь.

— А почему вы так сказали, Изабелла?

— Что сказала?

— Да вот сейчас вы говорили, что рады, что чувствуете себя прочно… Почему у вас возникла эта мысль?

Она подумала.

— Под впечатлением от этого вечера, от контраста между безмятежностью пейзажа, кажущимся благополучием дома и тайными драмами, которые чувствуются в нем… Ваша приятельница Дениза, неуверенная и кокетливая, в окружении всех этих мужчин… Лотри, напускающий на себя трагический вид, когда она прогуливается с Монте… Я долго разговаривала с Монте; он очень симпатичный и умный, но совсем потерял из-за нее голову, а ведь она может причинить ему только зло… Две другие пары — накануне развода… А Биас разгуливает среди этих больных и наблюдает за ними как врач… Вот я и подумала, что для меня жизнь куда проще; что у меня вы, и только вы, как был Филипп, и только Филипп… и что так лучше. Вот и все.

Он стал раздеваться.

— И действительно так — очень хорошо, — сказал он. — Но мне хотелось бы, чтобы вы больше ценили благородство совсем иного порядка, но все же неоспоримое, — благородство поведения такой женщины, как Дениза… Вы говорите: она кокетка. Нет, она не кокетка. Она женщина чувственная, неудовлетворенная, а это совсем другое дело… Но в дружбе она способна на преданность, верность, самоотверженность в такой степени, какой редко достигает женщина… Вот вам пример: недавно я, совсем случайно, узнал, что она знакома с одним из моих старых товарищей — Менико; в молодости он был своего рода гением, но, бог весть почему, его жизнь не удалась. Я раз двадцать пытался заняться им, помочь ему что-либо напечатать. Но это совершенно невозможно, он ничего не доводит до конца. Так вот, Дениза Ольман, никому о том не говоря, навещает этого человека потри раза в неделю, и, конечно, только благодаря ей он не покончил с собою… Уверяю вас, в Денизе есть нечто от святой.

— Может быть. Но есть и кое-что другое.

— Да и в святых было кое-что другое. Они обменивали земные добродетели и самоотречение на вечное блаженство; сделка была неплохая… А в Денизе я ценю то, что она старается быть искренней совершенно бескорыстно… У нее, вероятно, есть недостатки, слабости, но она отнюдь не лицемерка. И это действует на окружающих успокоительно.

Изабелла уже легла.

— А может быть, лицемерие дает превосходные результаты? Я не уверена в противном. А главное, мне кажется, что теперь мы страдаем лицемерием наизнанку. Сколько среди наших друзей я знаю таких, которые в глубине души желают жить безмятежной жизнью и портят ее только ради того, чтобы удовлетворять желания, которых у них вовсе и нет… Наконец, есть дети… Нельзя в одно и то же время гнаться за изменчивым счастьем для себя и помышлять о счастье детей. Несколько молодых женщин говорили со мной вполне откровенно. Все те, у которых были легкомысленные матери, страдали от этого.

— Так бывало прежде, Изабелла, а теперь отношения все больше и больше меняются… Теперь очень часто между матерью и дочерью устанавливаются отношения товарищеские, так что дело доходит до взаимного потворства… Да вот на днях одна англичанка рассказывала, что она рано овдовела, осталась с дочкой на руках и ради нее отказалась от любви. Когда девочке исполнилось шестнадцать лет, она спросила у моей знакомой: «Мама, а я действительно папина дочь?» — «Ну разумеется. Почему такой вопрос?» — «Потому что очень интересно оказаться дочерью кого-то другого».

— Ну, ваша девушка, вероятно, окружена весьма «вольнодумными» друзьями. Сомневаюсь, чтобы дети особенно изменились… Сегодня я, например, наблюдала за здешними. Маленький Патрис страшно ревниво относится к мужчинам, которые вертятся вокруг его матери.

— Вы преувеличиваете…

— Нет, Бертран. Нельзя в одно и то же время и увлекаться, и быть матерью. Я не принимаю всерьез и не могу жалеть женщин, которые воображают, будто можно одновременно наслаждаться и прочным браком, и свободой незамужних… Надо выбирать что-нибудь одно.

Бертран, в пижаме, подошел к окну и стал смотреть на деревья, освещенные бледным лунным светом.

«„Вскоре она разлила над лесами великую тайну грусти“, — подумал он. — Никак не запомню эту фразу».

Он обернулся.

— Я возражал вам не вполне чистосердечно. В глубине души я с вами согласен… Я верю в прочность семейной жизни и думаю, что именно эта прочность порождает истинную свободу, — даже для художника, но при условии, что он знает, что такое страдание. В сущности, жизнь и Толстого, и Флобера, и даже Пруста — как и других великих романистов — была отнюдь не романтичной… Чему вы смеетесь?

— Тому, что все вопросы вы сводите к самому себе. Да и я тоже. Все так.

Он тоже рассмеялся, потом погасил лампу. В комнату проник лунный свет. Немного погодя в темноте Бертран спросил:

— А как Ольман, Изабелла? Вы считаете его умным?

— Он очень милый, но фантазер и бука.

Бертран ничего не ответил, и вскоре ему стало сниться, что доктор Биас взгромоздился ему на живот и ни за что не хочет встать. Изабелле не спалось; она думала о том, что счастливые супруги — все равно что люди, спасшиеся при кораблекрушении и после шторма плывущие на плоту.

XI

В течение двух недель если не вся Франция, то, во всяком случае, те пять тысяч человек, которые воображают, будто вершат судьбы мира (только на том основании, что они поздно ложатся спать), разбились на два лагеря, не менее враждебных друг другу, чем во времена дела Дрейфуса. Тианжи стояли на стороне Бриана и увлекали за собою друзей — политических деятелей и писателей. Сент-Астье и их окружение действовали в другом лагере. Дениза Ольман, горячая сторонница Бриана, настойчиво и отважно высказывала в ортодоксальных салонах свою точку зрения. Ее муж вел себя сдержаннее. Он беспокоился за свои дела и опасался любого повода к беспорядку.

— Я отнюдь не против Бриана, но считаю, что ему место не в Елисейском дворце, — говорил он. — Там он будет пленником, окажется бессильным.

Накануне выборов Монте, один из главарей бриандистов, резко возразил ему.

— Если бы вы имели отношение к парламенту, то знали бы, что президент республики вовсе не лишен власти, — сказал он. — Думерг[46]в течение семи лет действительно руководил политикой Франции. Спросите у своих друзей, у тех, кто был министром; они вам расскажут, как в промежутке между сессиями Совета президент распоряжается кабинетом министров, как он по-своему истолковывает тот или иной кризис или результаты выборов. Предположим, что на будущих выборах большинство голосов получит «блок левых». Если президент не сочувствует этому, он может расчленить блок и образовать коалиционный кабинет, если же он одобряет этот блок, у него есть возможность, наоборот, укрепить его позицию, начав переговоры с социалистами. У президента совершенно та же власть и те же функции, что и у английского короля. Это не пустяк.