Книга Пророчество Корана - Хесус Маэсо де ла Торре

— Когда будем уходить, я оставлю здесь сумку. Ради твоего спасения в раю, постарайся прочесть, что написано над той решеткой. Понял, Ахмед?

Мусульманин от неожиданности согласно кивнул, глядя на него и не понимая причины такой дерзкой проделки, лукаво улыбнулся:

— Попробуйте, сеньоры. Вода чиста, будто из ключей Педросо[135]. Пейте!

Вынеся вслух заключение, что это место не может быть зараженным, Яго заторопился, словно ему не хотелось более дышать влагой водоема и масляным чадом фонарей. Извинившись, он поспешно поднялся по сырым ступеням наверх. Когда они уже оказались под навесом, он внезапно издал возглас недовольства и напустился на слугу на глазах напрягшегося Альвара.

— Ахмед, ну ты в своем уме? Ты когда-нибудь и голову забудешь. Моя сумка-то там осталась! — ругался он достаточно правдоподобно.

— Ох, извините, сеньор, — огорченно откликнулся тот. — Я сейчас, туда и обратно.

Схватив факел, Ахмед, не давая управляющему опомниться и присоединиться к нему, мигом провалился сквозь еще открытую калитку в зияющую дыру. Яго выдержал на лице гримасу гнева, на которую хранитель ответил дружеским понимающим вздохом, не поняв, слава Богу, в чем дело. Церцер отвернулся, скрывая улыбку, вызванную этой комедией.

Как ни в чем не бывало, словно не было ничего более естественного, чем такая нахальная задержка на глазах бдительного коменданта, Ахмед стряхнул пыль и произнес со смиренным видом:

— Я не нашел ее, сеньор. Извините мою неловкость, — и покорно склонил голову.

Аббатиса, прощаясь с ними, робко поинтересовалась, как прошел осмотр западной части территории. Потом, видимо не зная, как быстрее избавиться от присутствия молодого лекаря, состроила извиняющуюся улыбку: мол, ждут дела. Невидимые глаза с высоты так и продолжали наблюдать за ними вплоть до самого выхода.

Торопливым шагом, обойдя вереницу орущих погонщиков, они спустились по Сан-Висенте и, по предложению советника, которому, похоже, самому не терпелось узнать тайну дверцы и причину странных предосторожностей, зашли в таверну. Заказали вино из Сильвеса, и Яго в нетерпении стал допытываться:

— Ну что, Ахмед, тебе удалось посмотреть, что там находится и что это за надпись? Только не говори, что нет.

— Я запомнил все в точности, но прямо на ходу, и если сразу вам не передам, то могу забыть.

— Ну, давай выкладывай, а потом забудь, получишь в награду несколько мараведи.

— Сеньор Яго, поистине, вы мастер в искусстве лицедейства. Мне это доставило такое удовольствие! Хотя комендант мог что-то и заподозрить, — заметил он. — Что у вас было в руках-то?

Затем Ахмед посерьезнел лицом, черным как смола, громко отхлебнул вина, почесал бороду и рассказал:

— В тоннеле были свежие следы, а в помещении смолистый запах, какой бывает в хранилище манускриптов, у меня даже засвербело в носу. А на перекладине была изображена рука или, может быть, распустившийся ирис. Странно, не правда ли, хозяин?

— Удивительные и добрые приметы, — обрадовался Яго. — А что дальше, Ахмед?

— Это все, сеньор медик. Можете представить, какого страху я там натерпелся, в этой холодной пещере. — Он изобразил гримасу ужаса.

— Рука? Этого я не понимаю, но то, что ты сказал, очень важно. Можешь идти. — Яго протянул ему несколько мараведи, которые мавр принял с благодарной улыбкой.

— Иногда случай лучше двигает наши дела, чем мы сами, — заметил Церцер. — Мудрый Цицерон, руми[136]как его звали по-арабски, утверждал, что случай и судьба направляют жизнь благоразумного человека, но тот, кто терпеливо и целенаправленно ищет, всегда находит, сеньор Фортун.

Скрытничать после разыгранной на глазах у Церцера сцены значило оказать ему недоверие и вызвать недовольство; Яго понимал, что после смерти Фарфана его собеседник с недюжинными знаниями и положением в обществе, который уже не раз выказывал свою безоговорочную к нему симпатию, теперь стал, наравне с Исааком, Ортегой и Субаидой, одним из немногих его друзей в этом погибающем городе. Поэтому молодой человек со свойственной ему сдержанностью поведал ему о своих намерениях, не вдаваясь в детали и умолчав о мечтах Субаиды и о том, что, еще сидя в аудиториях Салерно, загорелся желанием набраться знаний ученого мусульманского двора Исбилии. Церцер выслушал все, не перебивая, словно слух ему услаждала прекрасная мелодия. На его морщинистом лице возникло лукавое и язвительное выражение.

— Что вы знаете об этом, мастер? — удивившись его реакции, спросил Яго.

— Яго, друг мой, вы же присутствовали на нескольких собраниях талмудистов, ученых мужей «Студиума» из Сан-Мигеля, которые пытаются по звездам раскрывать секреты мироздания. Разве не заметили вы, как они вздыхали о секретах, потерянных вместе с библиотекой султана Славного, поэта с благородным сердцем? Неужели вы ничего не поняли? Вынужден сказать вам, что вы меня удивляете.

— По правде говоря, мне нечего ответить. Я хотел лишь продвинуться в общем-то безнадежных поисках.

Обращенный иудей покачал головой и глянул на него из-под густых бровей:

— Поиски Дар ас-Суры ведутся в этом городе со стародавних времен. Знаете ли вы, что во времена правления аль-Му-тамида иудейская община Исбилии, которую он называл Аль-хабедия, переживала свой максимальный подъем, процветая с его благословления и под его защитой? Аль-Мутамид ибн Аббад не был религиозным человеком sensu strictu[137], он был отступником от исламской веры[138], что подвигало самые богатые дворы Востока окружать себя учеными людьми без различия их веры, а это, в свою очередь, навлекло на него ненависть мавританских имамов. Но самым благородным делом в отношении израильского народа было то, что он приютил у себя евреев, бежавших из Гранады после резни, устроенной султаном Вадисом. Вот почему на этих берегах осели такие выдающиеся ученые, как великий раввин Альбалия, каббалист Мошия и астроном Бен Лузаф, — они восстановили в Севилье древнюю иудейскую академию Ханока и Хасдая. Так что, как видите, для нашего брата не внове эти поиски, в которые ваша милость была тайным образом вовлечена.

— Я просто поражен, хотя и польщен одновременно, — вставил Яго.

— Я вам даже больше скажу об этом затерявшемся кладезе, — сказал Церцер, понизив голос. — Альморавиды и их фанатичные имамы не простили султану его либерального отношения к евреям и варварски уничтожили созданный им неповторимый оазис терпимости и учености. Однако перед отправкой в изгнание ему удалось скрыть часть своей огромной библиотеки, а на палубе галеры, увозившей его в жаркие пустыни Атласа, в цепях, опозоренный, он произнес суровое проклятие в адрес фанатичных богословов. Многие ученые считали, что не все его книги были сожжены перед мечетью Эль-Сальвадор. А после завоевания города королем Фернандо, когда были вскрыты некоторые помещения в Сан-Клементе, воображение каббалистов разыгралось. И я могу вас уверить, мой друг и коллега, что в Севилье не было такого ученого, который бы не пытался истово пройтись по этому следу. Именно по указанной причине я и увязался за вами. Обитель — она вроде медовых сот для медведя.