Книга Колеса ужаса - Свен Хассель

— Вольно, фаненюнкер!

Властно протянулась рука.

— Документы.

Топот сапог по деревянным половицам. Щелканье каблуков. Доклады почтительными голосами. Оберст молчит. Он читает бумаги с красными и зелеными пометками, перебирает билеты, вставляет в глазницу монокль и разглядывает печати. Монокль исчезает в кармане между третьей и четвертой пуговицами. Оберст оценивает ситуацию.

Приказы вылетают стрелами. Гауптман дрожит. Унтер-офицеры трясутся. Писарь стоит у письменного стола и с трудом сглатывает.

Только солдат-фронтовик, мечтающий о том, чтобы здесь оказались его друзья, не прислушивается к происходящему. Потеху над ним прекратил боевой офицер, едущий во фронтовой штаб. Невысокий, однорукий оберст с безжалостным, спокойным, красивым лицом. Оберст с омертвелой душой. Оберст, который ненавидит всех, потому что все его ненавидят.

Писарь садится за пишущую машинку. Оберст, пружиняще расхаживающий взад-вперед перед ним, диктует. Пустой рукав свободно свисает.

Оберст берет вынутый из машинки листок. Двумя пальцами протягивает гауптману.

— Подпишите; вы именно этого хотели, правда?

— Так точно, герр оберст, — бормочет гауптман, чуть не плача.

Оберст кивает.

— Прочтите вслух, герр гауптман.

Это по-военному краткий, немногословный рапорт о переводе. Когда гауптман читает благодарности оберсту фон Толксдорфу за его заботу о столь быстром переводе гауптмана фон Вайсгейбеля и личного состава комендатуры в пехотный батальон, глаза его едва не выкатываются на лоб.

Спокойно, совершенно равнодушно оберст кладет в карман сложенный втрое рапорт. Судьба личного состава комендатуры решена.

Несколько минут спустя я сижу в поезде, идущем в Могилев.

Паровоз толкает перед собой груженную песком товарную платформу. Предосторожность от мин. Может ли она помочь, знают только Всевышний и немецкая служба безопасности железных дорог.

Морозные узоры на оконном стекле превращаются в лица. Они появляются и исчезают. Вспоминаются Берлин: рестораны «Faterland», «Zigeunerkeller»[61]и прочие места, где мы бывали, — она и я.

Она подошла ко мне, когда я стоял на вокзале Шлезишер в Берлине.

— В отпуске?

Спокойно, твердо смерила меня взглядом.

Непроницаемые, серые с легкой голубизной глаза, сильно подведенные тушью. Это была женщина, та, какая нужна каждому солдату в отпуске. Заполучить такую женщину было моим долгом.

Мысленно я раздел ее. Может быть, она носит такой пояс, как девица на открытке Порты, — красный. Я чуть не задрожал. Может быть, у нее черное белье?

«Смерть и ад», — выкрикнул бы Порта на моем месте.

— Да, у меня четырехдневный отпуск.

— Пошли со мной, покажу тебе Берлин. Наш прекрасный, втянутый в нескончаемую войну Берлин. Член партии?

Вместо ответа я показал ей свою нарукавную повязку с надписью «Специальная служба» между двух изображений черепа.

Женщина негромко засмеялась, и мы быстро пошли по улице. Мои шаги заглушали приятное постукивание ее высоких каблуков.

— Курфюрстендамм — замечательная! Фридрихштрассе — мрачная, но красивая. Фазаненштрассе — чудо. Лейпцигер-платц и наконец Унтер ден Линден. Прекрасный, вечно юный Берлин!

Лицо женщины было спокойным; красивым, несколько жестким, но привлекательным. Подбородок был надменно задран над элегантным меховым воротником.

Она погладила длинными пальцами мою руку.

— Куда, мой любезный герр?

С легким заиканием я ответил, что не знаю. Куда может повести элегантную женщину солдат-фронтовик? Солдат-фронтовик с пистолетом, противогазом, каской, в тяжелых сапогах…

Она вопросительно-поглядела на меня. В ее холодных глазах мне почудилась улыбка.

— Офицер не знает, куда сходить с женщиной?

— Прошу прощенья, я не офицер, лишь фаненюнкер.

Женщина издала смешок.

— Не офицер? На этой войне происходит много всякого. Офицеры становятся рядовыми, рядовые — офицерами. Офицеры становятся висящими в петле трупами. Мы великая, вымуштрованная, исполняющая приказы нация.

Что это нашло на нее?

Поезд резко затормозил. Почти остановился. Протяжный гудок, и он снова стал набирать скорость. Рат-тат-тат-тат. Морозные узоры снова превратились в картины отпуска, который теперь казался таким далеким…

«Zigeunerkeller» с негромкой музыкой. Скрипки плакали по цыганским степям. Эта женщина знала многих людей. Кивок, понимающая улыбка, разговор шепотом — и на нашем столике появилось много бутылок с дефицитными напитками.

Пояс у нее был красным, белье — прозрачным. Она была ненасытна в своей эротической необузданности. Она коллекционировала мужчин. Была наркоманкой, эротической наркоманкой. Мужчины были ее наркотиком.

Мне было что рассказать друзьям на фронте, в бункере. За четырехдневный отпуск можно получить множество впечатлений. Может открыться новый мир. Старый может сгинуть.

В последнюю ночь она попросила мой Железный крест. Я отдал его. И он упал в ящик стола среди других наград и знаков различия, полученных от мужчин, которые приходили к ней.

Она назвалась Хелене Штрассер. Произнесла мне это имя со смехом. Показала аккуратно завернутую в шелк желтую звезду. Запрокинула голову, встряхнула волосами и рассмеялась.

— Это моя награда.

Она смотрела на меня, ожидая бурной реакции. Но я остался равнодушным. Однажды какой-то эсэсовец пытался запретить Порте сидеть на скамье с надписью «Только для евреев». В живых этого эсэсовца уже не было.

— Не понимаешь? У меня еврейская звезда.

— Да, ну и что?

— Тебя посадят, — засмеялась она, — за то, что спал со мной. Оно того стоило?

— Да, но почему ты на свободе? И живешь в Берлине?

— Связи, связи.

Она показала мне партийный билет со своей фотографией.

Поезд громыхал по степи мимо забытых Богом деревень. Сонные охранники-венгры смотрели на невероятно грязные товарные платформы и допотопные пассажирские вагоны.

Один из моих друзей, сын оберста, курсант военного училища, вынужден был покинуть Германию из-за того, что прадед его жены был евреем. Официально они были в разводе, но продолжали жить вместе. Мы отвезли их к швейцарской границе на штабном «мерседесе» с треугольным флажком на крыле и эсэсовскими номерными знаками. Мой друг перешел границу с женой, предки которой были евреями, и в лесу под Донауэшингеном мы заменили эсэсовские номерные знаки на вермахтовские.