Книга До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман

Сэмми улыбается, качает головой.

Но ведь так все и было, вы же не станете этого отрицать? Нет? Да бросьте, этого вы отрицать не можете, есть же свидетельские показания.

…

Вам захотелось подраться, потому что вы сознавали, что понесли утрату, очень тяжелую.

Сэмми, поерзав на стуле, весь скручивается – почесать себе снизу подбородок. Жаль, не может он увидеть ублюдка; обоих, они все время разгуливают вокруг него, и он не всегда понимает, откуда доносятся их голоса. Хотелось бы на них полюбоваться, просто посмотреть, на хер. Это было б приятно, друг, ему бы понравилось, точно тебе говорю, это было б неплохо, поглядеть на паршивых гребаных ублюдков, будущих долбаных шишек, на хер. Он напрягается, а это лишнее, напрягаться не следует; его подмывает, знаешь ли, скрестить на груди руки, да только он ни хрена их скрестить не может и расслабиться, на хер, тоже; ладно, эти ублюдки, знаю, о чем говорю, хотелось бы, блин, на них посмотреть, на долбаных шишек, на так называемых привыкших охотиться в стае; тебе хочется рассмеяться, так вот не надо, прекрати. Охота вскочить, на хер, со стула! и этого тоже не надо; это желание ты подави, расслабься; их здесь по крайности трое, если компьютерный педрило все еще не вернулся, с ним будет четверо самое малое; Христос всемогущий, это ж надо! Сэмми улыбается, гасит улыбку, чуть изменяет позу. Прогадиться бы, а пукать он не решается – мало ли что может выпукнуться; ну да ладно, ладно… Ты плечами займись, друг, плечами, он смыкает веки, расправляет плечи, заставляет себя расправить их. Тут чья-то ладонь ложится ему на плечо, он резко выпрямляется; левое плечо, ладонь стискивает его. Это сержант. Произносит спокойным таким голосом:

Я хочу, чтобы ты передал некое сообщение; передал пару слов твоему старому другу. Ты слушаешь, Сэмми? Я хочу, чтобы ты сказал ему: опасайся темноты. Скажи ему это.

По-моему, он вас не слышит, сержант.

Слышит. Так ведь? А? Просто скажи ему: темнота будет отныне опасной. Если сейчас он ее не боится, так у него появились все основания бояться ее впредь. Такое вот сообщение.

…

Ты передашь ему это, Сэмми? А? Это, видишь ли, важно. Ему же во благо. Люди думают, мы тут в игры играем. Меня это всегда поражало. Скажи ему, что игры закончились. Да он так и так староват, чтобы в них играть. Верно? передашь ему это? Если вдруг встретишь?

…

Просто если вдруг встретишь, Сэмми.

Затем они уходят, оставив его в одиночестве. Минут двадцать по меньшей мере он так и сидит на стуле. Потом какие-то другие хмыри отводят его назад в камеру, снимают браслеты. Как только дверь закрывается, он поспешно спускает штаны и плюхается на парашу. Кажется, все вывалил, вместе с потрохами, все гребаное.

В общем, много чего, все. Это лишило его последних сил, и он, полумертвый, повалился на нары; сейчас засну, какое облегчение, он понял это, едва закрыв глаза, так оно и будет, исусе.

Вторая шконка опустела. Куда подевался тот малый, шут его знает, должен быть где-то здесь, в воскресенье под вечер они бы его не выпустили.

Сэмми-то выпустят завтра утром. Скорее всего. Никто ж не знает, что у них на уме.

На этот раз ему кранты. Точно, он это знает. И нечего себя дурить. Ни хрена он тут сделать не может. Ничего.

Остается только принимать происходящее, по мере поступления. А сделать он ничего не может. На этот раз кранты. Ничего не придумаешь. Все в их руках. И они сделают то, что сделают. И конец истории.

А податься некуда. Ты же

Ты же ничего заранее не знаешь. А потом все и происходит. И ни хрена ты поделать не можешь; так что лучше лежи, и все.

Сэмми натянул одеяло налицо, подобрал колени, свернулся калачиком. Ты умираешь. Им хотелось, чтобы ты умер, вот ты и умираешь; сердце останавливается; какое это имеет значение; вся эта хренация, никакого. Жизнь продолжается – у других то есть людей, другие так и живут; ты думаешь о них, как о живых, наблюдаешь за ними, за муравьишками, жучками, они снуют взад-вперед; да и хрен с ними, с долбаными дерьмюками; тебе ни хера и не хочется, не хочется наблюдать за ними, ты просто

тебе хочется пуститься в путь; убраться куда подальше; кому это нужно, смотреть на них; подумай сам, будь ты слепым с самого начала, от рождения, ты даже не знал бы, как они выглядят, не видел бы их, ничего бы не знал, только свой собственный мир; ты просто хочешь уйти, если получится, выйти на дорогу и вперед

Сэмми ощущает удушье. И не может выпростать голову; нет сил. Воздух не поступает в нос, Сэмми не удается втянуть его. С трудом выпутывает голову из одеял, натужно дышит.

Попозже приносят ужин. Он, надо полагать, закемарил. Колбасный фарш, картофельное пюре, ломоть хлеба, чашка чая. Сэмми не так уж и голоден, но подъедает все подчистую и, допив чай, снова ложится. Поворачивается на живот. Может, и не стоило есть, теперь вон в брюхе какой-то твердый комок. Пожалуй, лучше всего встать и походить немного; да неохота, вообще неохота двигаться. Вот еще проблема – штаны, они так и валяются на полу, а это ж его лучшие. Глупо, напялил их вместо джинсов. Просто не подумал. Теперь небось все измялись, на хер. Но вставать, складывать их тоже желания нет.

По крайности, на животе полежать можно. Руки спрятаны под подушку, голова отвернута; совсем неплохо, удобно, и спина отдыхает. Ладно, просто-напросто в будущем придется быть поосторожнее, в обозримом будущем то есть; надо следить за собой, стараться по мере сил. Может, попозже он встанет, сделает пару упражнений. Даже походить туда-сюда по камере, и то лучше, чем ни хрена. Нет, упражнения это вещь, это главное. Усваиваешь ритм, и тот становится второй твоей натурой. Он будет их делать, пока не выдохнется, а после завалится спать. Ну, а если заснуть не удастся, другое упражнение сделает; подрочит, к примеру. А утром проснется, кукурузных хлопьев похавает и общий привет. То есть это если его выпустят. Да выпустят, куда они денутся; сами же так и сказали, более-менее. Вот как он до дому доберется. Вот это кошмар. Добираться до дому, друг, это будет полный кошмар. Потому как палки нет, никакой сраной собаки тоже, и в кармане ни хера, как обычно. Даже где он сейчас, и того не знает. Христос всемогущий. Скорее всего, на Харди-стрит, но, может, и еще где. Охереть можно.

Если он завтра до дому допрется, надо будет под вечер выйти, тяпнуть пару кружек. В «Глэнсиз». Да и поговорить нужно; потрепаться с каким-нибудь мудилой; с кем-то знакомым. А если он в итоге налижется, так и ладно, поедет домой на такси. Вот чем хороша кутузка, башли экономятся. Так что ладно, ничего.

Откуда-то издалека доносится голос. Сэмми прислушивается, но разобрать ничего не может. Голос вроде как ходит по кругу – вверх, потом вниз. Вот занятно, у каждого человека свой голос, у каждого на свете, у всех, кто когда-либо жил. Если бог существовал, он был мужчиной. Ну, на худой конец, женщиной. Сэмми смеется, недолго. Ты здесь? спрашивает – не у бога, просто на случай, если какой-нибудь вертухай услышал смех и решил, что он, может, свихнулся или еще чего; эти ублюдки шастают вдоль камер и на ходу донесения посылают. Господи, когда-то, прямо перед тем как заснуть, у него возникало жуткое чувство, что проснется он сумасшедшим. Это когда он первый срок мотал. Двадцатилетний сопляк, господи-боже, больше ни черта он собой и не представлял. Ты же не знаешь, с какой стороны тебя долбанет. Хлебаный ад, друг, это был полный кошмар. Ты об этом думать не любишь. А надо. Об этом рассказывать надо. Сэмми давно уже так решил, насчет своего мальчишки, надо будет ему рассказать; пусть только подрастет; пока-то рано, слишком молод еще. Ничего от него не утаивать. Все как есть разъяснить. Потому как сумасшедших ты повидал – будь здоровчик. Разговариваешь с ними, все вроде нормально, а потом понимаешь – ни фига. Впрочем, это надо самому испытать, тут тебе никакой мудак ничего объяснить не сможет. Хоть глаза их взять, видел, какие у них глаза, так и бегают туда-сюда, так и шныряют; а бывает, они на тебя и вовсе не смотрят или вдруг им скучно становится, скучно, на хер, и все тут, понимаешь, о чем я, они ни слова твоего не слышат, они, на хер, смотрят прямо тебе в мозги, чтобы понять, что ты на самом-то деле говоришь, как будто слова, которые ты произносишь, это так, прикрытие для чего-то другого. Как будто ты переодетый злой дух или еще кто, а твое тело это только внешняя оболочка. Ситуация – зашибись, точно тебе говорю, каждый второй дрочила, какого ты знаешь, хоть немного, на хер, а рехнутый; с ними и разговаривать-то невозможно, сразу начинают орать на тебя, горло драть, и смотрят на тебя, прямо глазами едят, так, будто отхарить хотят. Это, друг, похуже любого ночного кошмара, потому как это ж все наяву, и куда ни глянь, ничего другого ни хера и не видишь. Куда ни глянь. Исусе-христе, потому тебе и нужны планы выживания. Ты просто обязан их иметь.