Книга Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов

Она – ждет меня.

Шагнул внутрь.

Как тромб по сосуду, лифт неотвратимо пополз вверх.

Лабиринт коридоров. Мягкий ковролин. Бежевые стены и темно-красные двери с золотыми цифрами. Целая шеренга дверей – пока шел вдоль нее, почему-то пришли на ум Урфин Джюс и его деревянные солдаты.

Как и полагается высокому гостю, я важно ступал по ковровому покрытию. Поглядывал на замерших по стойке «смирно» сторожей-дуболомов, всматривался в их нагрудные жетоны-номера. 1048, 1049… 1050.

Постучал.

Приглушенный, будто издалека, голос:

– Сейчас!

Поворот ручки.

Дверь подалась: деревянный стражник шагнул назад и в сторону, пропуская.

Я зашел в номер.

Губы – впритык к моим – и шепот:

– С ума сойти, как я тебя ждала…

…В номере прохладный полумрак. Окна закрыты лишь тюлем, и с улицы затекает рассеянный желтый свет фонарей.

В теле моем – опустошенная слабость и горделивое спокойствие хорошо поработавшего самца.

Инна, подперев голову рукой, другою водит пальцами по моей груди.

– А ты поздоровел… Вроде и не изменился особо, но какой-то другой… – говорит она тихо, чуть охрипло. – Возмужал…

Я смотрю на ее волосы, выкрашенные освещением в густой медовый цвет.

Они больше не пахнут яблоками. Незнакомый мне, новый запах.

Разглядываю ее руки.

Какие же у нее большие руки. Какие широкие, громоздкие кисти…

– Ты приезжай почаще… А то в следующий раз скажешь: «Постарел…»

– А ты, правда, хочешь… чтобы он был, следующий раз?

– Да, очень, – искренне вру я. – Конечно.

Инка легкими касаниями губ целует меня в живот.

– Я тоже, – ответно врет она. – Только приезжай лучше сам.

– Приеду.

– Приедешь?

– Да…

Множу ложь на ложь.

– Смотри, я девушка доверчивая…

Столь очевидную для нас обоих неправду последней фразы Инка скрывает за наигранным смущением и нарочито детской интонацией.

– Люблю тебя… – говорим одновременно.

Все-таки мы – замечательная парочка.

Инна устраивается возле меня поудобнее. Поцелуи съезжают к низу живота. Я чувствую ее прохладные пальцы, мягкие губы.

Вдруг она прерывается, словно спохватываясь. Заглядывает мне в лицо:

– Как думаешь, я не слишком громко… недавно тут… Они же в соседних номерах, вдруг вернулись уже… и слышали все?

Я не сразу понимаю, о чем или о ком она говорит.

Она продолжает:

– Они, конечно, нормальные мужики. Да и немного в курсе моих личных дел тут. Но афишировать не хотелось бы.

– У тебя в Питере есть кто-нибудь?

В ответ – небрежный жест ладонью. Таким, наверное, царица Клеопатра показывала Антонию: «пустое, забудь об этом». Склоняется снова, но я привлекаю ее к груди.

– Не отдохнул еще? – с заботливой деловитостью спрашивает Инна. – Малыш потрудился на славу…

Тянется к прикроватной тумбочке за сигаретами.

Какие же у нее большие руки… Я лежу и подыскиваю подходящее слово. Загребущие… Нет, разве что – в переносном значении… Мосластые… Тоже не то, да и слово некрасивое, выпирает, точно субпродукты на грязном лотке… Руки-то у нее на самом деле хороши – как и все остальное.

Инна, прекрасно зная, что я ее разглядываю, достает из пачки тонкую сигарету. Как-то нарочито манерно держит ее.

– Зажигалку не могу найти…

– Посмотри у меня, в правом кармане.

Джинсы мои валяются где-то на полу.

Инна, зажав сигарету в губах, подползает к краю кровати. Чуть оттопырив загорелый зад, свешивает руки вниз и возится на полу с видом фотографа, заряжающего пленку.

В это время раздается короткий писк телефона.

– Твой, кажется… – говорит Инна, достав зажигалку. – Дать?

– Не надо. Потом.

– Вдруг что-то важное?

– Важное – ты.

И ведь почти не вру. Прямо сейчас происходит что-то очень важное, но мне не хватает опыта и ума понять, что именно.

Я смотрю, как Инна прикуривает. На мгновение вспыхивает кончик сигареты.

Внутри меня в эту самую минуту тоже что-то быстро и тихо сгорает, чернеет, обугливается, чтобы минутой позже исчезнуть вовсе – бесследно и навсегда. Внутренний огонь этот спокойный и ровный, не болезненный – только улетает прочь холодная мгла былых обид.

Но на смену не приходит ничего.

– Ты написал что-нибудь новое? – спрашивает меня Инна, сидя на кровати по-турецки. Фонарь с улицы слабо освещает ее тело. Краснеет точка сигаретного огонька.

– В смысле?

– Твои рассказы… Они все какие-то… Мне их страшно читать.

– Не читай. Бери пример с меня – я вообще читать перестал.

– А писать?

– Мелом по доске – пока еще нет. А там – посмотрим…

– Про Китай не собираешься написать? Тут ведь есть на что посмотреть, про что рассказать?

– Для этого нужно быть… ну, не знаю… Удивленным. Разозленным.

– Влюбленным.

– Да.

– Ну и?

– А я привык уже ко всему тут. Не знаю… Посмотрим.

Инна деланно вздыхает.

– Раньше ты любил поговорить о литературе… Но раз не хочешь, не буду настаивать. Наверное, есть здесь и моя вина – не думала, что ты серьезно…

– Да ладно. Лучше скажи, как тебе тут?

– Я, правда, город только из окна видела, но впечатляет, ничего не скажешь. Завтра сможешь мне показать, что и как тут у вас?

– Конечно. Я целый день свободен – занятий у меня нет.

– Как твои студенты?

– Как и везде. Только ленивее.

– Я считала, китайцы – народ трудолюбивый…

– Так все считают, пока с ними вплотную не столкнутся. Вы разве еще не успели?

– Только начинаем. Вот как раз устанавливаем связи. А на самом деле, они какие?

– Обычные люди. С какой радости им труд любить? От бедности, по нужде, или из-под палки, если – да, работают много. Ну и я так работал, в армии, первые полгода… Вообще, они не трудолюбивые. Они – трудостойкие. Вот это вернее. Где один сдохнет от условий, китаец может работать запросто. Зато, если уж появился шанс откосить от работы – будь уверена, первым откосит. Или на другого спихнет.