Книга Ночь в Лиссабоне - Эрих Мария Ремарк

Более миловидная из двух женщин, которые еще оставались в кабачке, подошла к нам и зевнула:

– Смешно! – сказала она. – Вы все говорите и говорите. Нам, впрочем, пора спать. Если хотите еще где-нибудь посидеть, поищите в городе другой кабачок – они снова открыты.

Она распахнула дверь. Там уже было ясное утро в полном шуме и гаме. Сияло солнце. Она опять притворила дверь. Я взглянул на часы.

– Пароход отплывает не сегодня в полдень, – заявил вдруг Шварц, – а только завтра вечером.

Я ему не поверил. Он заметил это.

– Пойдемте, – сказал он.

Дневной шум снаружи, после тишины кабачка, показался сначала почти невыносимым. Шварц остановился.

– А тут по-прежнему бегут, кричат, – сказал он, уставившись на толпу детей, которые тащили в корзинах рыбу. – Все так же, вперед и вперед, словно никто не умирал!

Мы пошли вниз, к гавани. По реке ходили волны. Дул сильный холодный ветер. Солнечный свет был резким и каким-то стеклянным, тепла в нем не чувствовалось. Хлопали паруса. Здесь каждый по горло был занят утром, работой, самим собой. Мы скользили сквозь эту деловую сутолоку, как пара увядших листьев.

– Вы все еще мне не верите, что корабль отправляется только завтра? – спросил Шварц. В безжалостном, ярком свете он выглядел очень усталым и осунувшимся.

– Я не могу верить, – ответил я. – Раньше вы мне говорили, что он отправится сегодня. Давайте спросим. Это для меня слишком важно.

– Так же важно было это и для меня. А потом вдруг сразу потеряло всякое значение.

Я ничего не ответил. Мы пошли дальше. Меня вдруг охватило бешеное нетерпение. Безостановочная, трепещущая жизнь звала вперед. Ночь миновала. К чему теперь это заклинание теней?

Мы остановились перед какой-то конторой. Вход и стены были увешаны рекламными проспектами. В витрине красовалось объявление, которое гласило, что отплытие парохода откладывается на один день.

– Я скоро закончу, – сказал Шварц.

Я выиграл еще один день. Несмотря на объявление, я попробовал открыть дверь. Она была еще заперта. Человек десять со стороны наблюдали за мной, С разных сторон они шагнули раз, другой в мою сторону, когда я нажал ручку двери. Это были эмигранты. Когда они увидели, что дверь еще заперта, они отвернулись и снова принялись изучать витрины.

– Как видите, у вас еще есть время, – сказал Шварц и предложил выпить в гавани кофе.

Он с жадностью сделал несколько глотков горячего кофе и принялся растирать руки над чашкой, словно его охватил озноб.

– Который час? – спросил он.

– Половина восьмого.

– Через час, – пробормотал он. – Через час вы будете свободны. Я не хотел бы, чтобы то, что я вам рассказал, звучало Иеремиадой[20]. Похоже?

– Нет.

– Тогда что же это?

Я подумал:

– История одной любви.

Лицо его вдруг разгладилось.

– Спасибо, – сказал он, собираясь с мыслями. – В Биаррице началось самое страшное. Я услышал, что из городка Сен-Жан де Лю должен отправиться небольшой корабль. Это оказалось выдумкой. Когда я вернулся в пансион, я увидел Элен на полу с искаженным лицом.

– Судороги, – прошептала она. – Сейчас пройдет. Оставь меня.

– Я сейчас позову врача!

– Ни в коем случае, – выдавила она. – Не нужно. Сейчас пройдет. Уйди! Возвращайся через пять минут! Оставь меня одну! Делай, что я говорю! Не нужно никакого врача! Иди же! – закричала она. – Я знаю, что говорю! Приходи через десять минут опять. Тогда ты сможешь…

Она махнула рукой, чтобы я оставил ее. Она не могла больше говорить, но глаза ее были полны такой невысказанной, нечеловеческой мольбы, что я тут же вышел.

Я стоял в коридоре и смотрел на улицу. Потом я спросил врача. Мне сказали, что доктор Дюбуа живет недалеко. Здесь, через две улицы. Я побежал к нему: он оделся и пошел со мной.

Когда мы вошли, Элен лежала на кровати. Ее лицо было мокрым от пота, но она успокоилась.

– Ты все-таки привел врача, – сказала она с таким выражением, словно я был ее злейшим врагом.

Доктор Дюбуа, пританцовывая, подошел ближе.

– Я не больна, – сказала она.

– Мадам, – ответил Дюбуа, улыбаясь, – не позволите ли вы определить это врачу?

Он открыл свой чемоданчик и достал инструменты.

– Оставь нас, – сказала Элен.

В смятении я покинул комнату. Мне вспомнилось, что говорил врач в лагере. Я ходил по улице взад и вперед. Напротив был гараж. С вывески на меня смотрел толстенький рекламный человечек из резиновых шлангов. Эта эмблема резиновой фирмы Мишлен вдруг показалась мне мрачным олицетворением внутренностей, кишащих белыми червями. Из гаража доносились удары молотков, будто кто-то сбивал там жестяной гроб, и я внезапно понял, что опасность давно уже подстерегала нас – как блеклый фон, на котором жизнь обретала особенно резкие контуры, как облитый солнцем лес на встающей за ним грозовой туче.

Наконец, вышел Дюбуа. У него была маленькая остренькая бородка. Курортный врач, он, наверно, занимался главным образом тем, что прописывал безобидные средства от кашля и головной боли. Когда я увидел, как он, пританцовывая, приближается ко мне, меня охватило отчаяние. Я подумал, что во время этого затишья в Биаррице он был рад всякому пациенту.

– Ваша супруга… – сказал он.

Я уставился на него:

– Что? Говорите, черт возьми, правду, или не говорите ничего.

Тонкая, изящная усмешка на мгновение преобразила его лицо.

– Вот, – сказал он и, вытащив блокнот, написал что-то неразборчиво. – Возьмите и закажите это в аптеке. Попросите, чтобы рецепт вам вернули, потому что лекарство понадобится снова. Я сделал об этом пометку.

Я взял белый листочек.

– Что это? – спросил я.

– То, что вы не в состоянии изменить, – сказал он. – Не забывайте об этом. Изменить этого нельзя.

– Что это, я спрашиваю? Я хочу знать правду, не скрывайте от меня.

Он ничего не ответил.

– Если вам понадобится это, – повторил он, – обратитесь в аптеку. Вам отпустят.

– Что это?

– Сильное успокаивающее средство. Выдается только по рецепту врача.

Я спрятал рецепт.

– Сколько я вам должен?

– Ничего.

Пританцовывая, он пошел прочь, на углу обернулся:

– Принесите это и положите так, чтобы, ваша жена могла его найти! Не говорите с ней об этом. Она знает все. Она достойна преклонения.