Книга Двойник Жанны де Арк - Юлия Андреева

– Постой, любовь моя, еще один поцелуй, побудь со мной хотя бы немножко, еще чуть-чуть, побудь со мной. Последний раз… – слезы выступили на прекрасных глазах Анны. В этот момент она вдруг с обреченной уверенностью осознала, что это действительно последний раз, когда она прикасается к любимому человеку. К своему ненаглядному Жилю, своему любовнику, своему рыцарю, своему… Анна не могла подобрать слов.

– Почему последний? Вот придумала – последний! Так я тебя и отпущу! Все, попала птичка, не улетишь. Буду любить тебя, пока не залюблю совсем.

– Люби меня вечность, в вечности я твоя супруга, а ты мой супруг, – прошептала Анна.

Жиль поднялся и, взяв с пола стоявший там кувшин с вином, налил его в кубок и подал любовнице.

– Пришел мой час, – глаза Анны увлажнились, но она быстро отерла их и, улыбнувшись, приняла кубок.

– Поцелуй меня еще раз, – попросил Жиль. На его пальце при этом сверкнул перстень рыцарского ордена Верности. Верности Жанне Деве.

– Последний раз, – эхом отозвалась Анна. На ее пальце тоже было кольцо ордена Верности. Верности Жанне и любви к Жилю.

Они поцеловались, и Анна не смакуя выпила алхимическое вино, падая на руки Жиля и проваливаясь в долгий, беспробудный сон.

Жиль с нежностью поцеловал Анну, уже не сдерживая слез. Затем снял с ее пальца кольцо и, уложив возлюбленную удобнее, оделся и вышел из шатра.

Оказавшись на свежем воздухе, он сел на камень и ждал, пока к нему не подошли Жак с тремя рослыми воинами.

– Она там, – Жиль кивнул в сторону своего шатра. – Я исполнил свой долг. Исполни теперь и ты свой.

Жак кивнул. Воины зашли в шатер.

– Хорошо, что ты недолго возился, – Жак оторвал травинку и теперь сосредоточенно жевал ее, смотря на бегущие мимо волны реки. – После того как Жанна принародно отреклась от своей миссии и признала себя врагом Господа и ведьмой, у нас уже почти не осталось времени.

– Я помню, что ты говорил вчера, – Жиль старался не смотреть в лицо Жака, в лицо, которое так напоминало ему Анну. Жиль плакал. – Ее вновь поместили в тюрьму, оттуда тебе не трудно будет вытащить Жанну. Но, прошу тебя, верни мне ее, как только это будет возможным.

– Как только ты выплатишь остальную сумму, – эхом отозвался Жак.

В этот момент воины вытащили из шатра завернутую в одеяло Анну и Жак, кивнув Жилю, пошел за ними.

31 мая 1431 года в 8 часов утра на рыночной площади города Руана все было готово для сожжения ведьмы.

Осужденная была одета в темное платье горожанки и шапочку, которая постоянно сползала ей на глаза. Ее лицо было мертвенно-белым, губы пылали. Она не стояла на ногах и не могла бы без посторонней помощи подняться на помост, что часто случается с приговоренными к сожжению. В последнюю минуту мужество оставляет их, уступая место лютому страху, который словно парализует несчастных.

Присутствующие на казни зеваки невольно отмечали, какая в сущности хрупкая и маленькая эта, некогда внушающая ужас и благоговение, женщина.

Теперь, растратив все свое былое величие, она позволяла палачам подготавливать себя к смерти.

Говорили, будто бы она исповедовалась в тюрьме и получила отпущение грехов.

Теперь, когда жестокая развязка была неминуема, от нее ждали слез, мольбы, проклятий или яростной хулы Господа. Но ничего этого не последовало. Она молчала, впав в странное оцепенение, сходное с глубоким сном, в котором она, должно быть, уже видела лица ангелов, открывающих для нее двери в небеса. Слышала их песни и торжественные звуки труб.

Хотя, со слов тюремных охранников, Жанна призналась Кошону, что голоса пеняли ей на ее слабость и отречение. Они, по свидетельству самой Жанны, оставили ее, скорбя о ней как о невольной предательнице и осквернительнице божественной миссии, к которой она была призвана. А значит, о каких ангельских трубах и хорах могла идти речь?

«Во имя Господа, аминь… Мы, Пьер, Божьим милосердием епископ Боверский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси… объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, обычно именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях…».

Начавший речь Кошон прервался для того, чтобы бросить взгляд в сторону преступницы и тут же отвел глаза. Она не слышала, не видела и, похоже, не осознавала происходящего.

«…Мы решаем и объявляем, что ты, Жанна, – снова взгляд в сторону помоста, и снова ничего, никакого отклика, ни малейшей человеческой реакции. В толпе зевак послышались возгласы неодобрения, и Кошон зачастил формулу отречения, – ты, Жанна, должна быть отторжена от церкви и отсечена от ее тела, как вредный член, могущий заразить другие члены, и что ты должна быть передана светской власти. Мы отлучаем тебя, отсекаем и покидаем, прося светскую власть смягчить приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов».

После этих слов все находившиеся рядом с осужденной священники торопливо покинули ее помост. Церковь отступила и отошла в сторону.

Когда дрова запылали и дым начал подниматься вверх, народ замер, заранее зажимая уши. Приговоренная же к казни смотрела на этот мир с высоты своей смерти спокойными и отрешенными глазами человека, видящего вечность. Она не шевелилась, не плакала, не хватала ртом воздух. В какое-то мгновение на ее лице появилось некое подобие улыбки, и тут же едкий дым скрыл выражение ее лица, словно какую-то страшную тайну.

Огонь лизнул ее ноги и, схватившись за край платья, понесся вверх. Секунда, и женщина превратилась в живой факел.

– Иисус! – раздалось над площадью, точно призыв к ожидающему ее на небе другу. После этого был слышен лишь треск поленьев и звуки огня.

Была прекрасная весенняя погода, в четыре часа пополудни костер догорел.

От несчастной женщины осталась кучка пепла, обгоревшие кости и… сердце… по странной прихоти судьбы, сердце казненной осталось невредимым.

По словам палача и его помощников, оно было словно обтянуто масленой пленкой, что может иметь место, если предположить, что сгоревшая была предварительно отравлена. Последнее во многом объясняет ее отрешенное состояние и равнодушие к боли во время казни.

Должно быть, господин Кошон в последний момент сжалился над осужденной и отдал приказ как-то смягчить страшную участь юной девушки, которой предстояло заживо сгореть на костре.

Жак и Брунисента не были в Руане в момент казни, они дожидались кареты со спасенной у небольшой деревушки, находившейся недалеко от Сен-Дени. Жак ждал Жанну, а его жена – Анну, с которой ей разрешили попрощаться.

На самом деле не то чтобы разрешили, просто Брунисента воспользовалась своим деликатным положением и предъявила мужу форменный ультиматум: если он не возьмет ее поглядеть хотя бы на расстоянии за тем, как будут уезжать четыре кареты, она не сумеет разрешиться от бремени и их первенец погибнет.