Книга Черный ростовщик - Олег Мушинский

Потом двое верзил с разгону врезались в него и повалили на пол. Из соседней каюты донесся сдавленный вскрик. А враги все прибывали. Двое или трое навалились на падре. Остальные с ходу присоединялись к тем, кто барахтался на полу, где быстро выросла куча-мала. Дону Себастьяну в темноте было чуть легче — кому не врежешь, все враг окажется — но и французы друг с дружкой не церемонились. Да и численный перевес у них был весомый.

— Побойтесь Бога! — воскликнул падре Доминик.

— А ты не рыпайся, — прорычал кто-то в ответ.

Дон Себастьян разбил кому-то лицо локтем и начал выбираться из общей кучи. Люди шарили вокруг себя на ощупь, били наугад и, услышав в ответ французскую брань, искали себе новую цель. Дон Себастьян умел ругаться не хуже любого француза, но вся эта банда знала своих по голосам. Эспаду опознали, вытащили на лунный свет, между делом основательно намяв бока, и скрутили. Когда кто-то принес лампу, битва уже закончилась.

Вслед за тем, кто нес лампу, пожаловал сам капитан, благоразумно ждавший снаружи. Как всегда, элегантный и улыбающийся. Дону Себастьяну сразу захотелось врезать по этой лощеной морде, но руки были крепко связаны за спиной. Пришлось ограничиться порцией оскорблений на смеси испанского и французского. Переводить всё не было ни времени, ни настроения.

— Тяжелый день, да? — спросил де Синье.

— Ты мерзавец и предатель, — буркнул в ответ Эспада.

Стоявший сзади матрос ударил его кулаком по спине. Капитан покачал головой.

— Ну-ну-ну… Разумеется, в какой-то степени вы правы. С другой стороны, неужели вы всерьез ожидали, что француз, который тайком повезет испанских шпионов на французский остров, окажется воплощением добродетели? Тем не менее называть меня предателем преждевременно.

— А кем тебя называть? — снова буркнул Эспада.

— Не знаю, — беспечно пожал плечами де Синье. — Но у вас будет время подумать над этим вопросом. Скажем, до утра.

— А что будет утром? — подал голос падре Доминик.

Сам он выглядел помятым, а впопыхах напяленная на него ряса сидела задом наперед, но спокойствия духа монах не утратил. В его голосе не было ни гнева, ни волнения.

— Утром? — отозвался капитан. — Утром я высажу вас на берег Мартиники, как вам и обещал, и сдам властям схваченных мною испанских пиратов, как обещал им. Как видите, я честно выполняю все свои обещания.

— Честно?! — воскликнул Эспада. — Ах ты скотина!

Он рванулся было к нему, но матросы были начеку и не дали сделать и шага. Де Синье отвернулся от плененных испанцев и небрежно бросил:

— В трюм обоих. А девчонку в мою каюту. Она слишком хороша для палача.

Тут Эспада разразился такой непотребной бранью, что даже падре поморщился, хотя в целом его оценка французского капитана могла быть охарактеризована такими же по смыслу словами. Матросы подхватили пленников под руки. Эспада, извернувшись, хорошенько пнул одного по голени. Тот завопил от боли, но остальные тотчас набросились на его обидчика. Эспада упал под градом ударов, получил чем-то тяжелым по затылку, и мир поплыл перед его глазами. Последним, что он запомнил, было падение. Недолгое, но оно и к лучшему. Приземление было жестким.

Когда сознание вернулось к нему, вокруг было так темно, что хоть глаз выколи. Доски, покрывавшие пол, были мокрыми. В воздухе стоял затхлый смрад застоявшейся воды. Правее слышалось тихое бормотание. Эспада не сразу разобрал слова. Падре Доминик молился Пресвятой Деве.

— Где мы, падре? — тихо спросил Эспада.

Монах дошел до конца фразы и только тогда счел возможным прервать молитву.

— Полагаю, что в трюме, — отозвался он. — Нас протащили на нижнюю палубу, а потом еще сбросили в люк.

— А Диана?

— Я ее не видел.

— Карамба!

Эспада гневно фыркнул и сел. Руки по-прежнему были связаны за спиной, и веревки впивались в запястья. От избытка чувств дон Себастьян врезал по полу каблуком. Гнев частично улетучился, и вернувшаяся ясность мысли сразу подсказала, что делать.

— Падре, вы связаны?

— Только руки.

— Хорошо. У меня в левом сапоге должен быть кинжал. Попробуйте достать его.

— Вообще-то нас обыскали перед заключением сюда, — печально заметил монах. — Хотя кинжала я не помню.

— Тогда действуйте.

Дон Себастьян ногами развернулся на голос. Потом почувствовал, как на его ногу навалилась тяжесть.

— Падре, вы лежите на моей правой ноге.

— Извините. А это, стало быть, левая.

Теперь Эспада почувствовал прикосновение к левой ноге. Пальцы прошлись туда-сюда, определили направление и залезли под голенище.

— Есть, — раздалось торжествующее и чуть позже досадное: — Ой!

— Что случилось?

— Простите, я уронил кинжал, — повинился падре Доминик.

— Не шевелитесь. Где он упал?

— Где-то возле ноги. Я только вытащил его, хотел перехватить второй рукой и вместо этого уронил.

— Не страшно.

Дон Себастьян медленно сдвинулся по полу, согнув ногу в колене, но не отрывая каблука от того места, где он был. Это — его ориентир. Эспада повернулся спиной к падре и зашарил по полу связанными руками. Рука коснулась ткани. Эспада удивленно провел по ней пальцами и коснулся еще чего-то, на ощупь похожего на жесткий мех. После минутного раздумья это что-то было классифицировано им как перо.

— Хм… Шляпа, что ли?

— Что? — переспросил падре Доминик. — Ах да, шляпа. Вашу шляпу скинули вслед за нами.

— Значит, она и есть, — окончательно решил Эспада.

Он отпихнул шляпу в сторону и продолжил свои поиски. Наконец, мизинец правой руки нащупал металл. Эспада замер, потом аккуратно провел по металлу пальцем и дошел до острия. Движение в другую сторону привело его к рукоятке.

— Все, я его нашел, — оповестил Эспада монаха.

— Хвала Господу, — отозвался тот.

Перерезать веревки было минутным делом. Правда, за эту минуту дон Себастьян дважды порезался, но, главное, результат был достигнут. Монаха удалось освободить без порезов. Падре облегченно вздохнул и старательно растер занемевшие руки.

— И где этот люк? — спросил Эспада, аккуратно запихивая кинжал обратно в сапог.

— Где-то над нами, — ответил монах. — Это такая большая деревянная решетка, но я в этом мраке ничего не вижу.

— Я тоже… Эй, там! Наверху!

Далее последовал поток изощренных оскорблений, оставшийся без какого-либо ответа. Ни ответных слов, ни звука шагов, ни лучика света. Если наверху кто-то и был, он или полностью оглох, или столь же безнадежно утратил чувство собственного достоинства.