Книга Капитан Филибер - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если дела в Q-реальности пойдут не так, вы можете вернуться в любой миг, но знайте, что одной попытки вы уже лишились. Вам останется либо ждать, когда не выдержит мозг (напоминаю: год в лучшем случае) — или вновь уходить «туда» с ничуть не лучшими шансами.
Наркомана еще можно вылечить, «погрузившегося» — нет.
Джек Саргати уверен, что в будущем «погружения» в Q-реальность станут безопасны, и мы не станем платить жизнями за иллюзию. Дождитесь Будущего! Может, оно настанет уже завтра.
Тем же, кто решился, у кого, как и меня, нет иного выхода, мне пока нечего сказать. Я еще не «погружался», но мне кажется, не зря мы ведем журнал, фиксируя все этапы подготовки. К сожалению, ни Первый, ни Второй не написали о своем непосредственном опыте. Процитирую то, что недавно нашел в электронном сборнике «In memory of Timothy Leary»:
«Попав в Q-реальность следует сразу же убедить себя в том, что:
— Это действительно Реальность, и в ближайшие годы иной у тебя не будет. Это та жизнь, что еще у тебя осталась, более того, твой Второй Шанс, который редко выпадает людям. Помни, что тебе повезло — и живи.
— Твоя Q-реальность, твой собственный Мир может быть плохим и несовершенным, как и всякий иной. Забудь, что этот Мир создан тобой, ибо ты демиург, но не Бог. Ты сможешь изменить что-либо в нем лишь собственными усилиями — как и всюду во Вселенной. Твоя воля — не Высшая воля, твое слово — не слово Закона. В Q-реальности ты просто человек — не больше, но и не меньше.
— Ты можешь уничтожить созданный тобой Мир в любой момент, просто покинув его. Но этот Мир — ты сам. Уничтожая его, ты губишь частицу самого себя.»
Эти слова можно считать выводом по Пункту 6.
Он, не любивший фанатиков и все еще веривший в разум, нуждался в сотворенном им Мире в том числе для того, чтобы разобраться, выстроить собственный Космос из клубившегося перед глазами Хаоса. Ни одни идеалы не казались столь самоценными, чтобы за них отдавать жизнь. Во все времена — и в его собственные, и в эти, далекие, пока еще чужие — умирать за очередную светлую идею звали как раз те, кто предпочитал смерть исключительно от старости. С вождями было все ясно — как и с полуживотными, выпущенными Смутой из клеток. Но оставались еще люди, нормальные, вполне вменяемые, искавшие, как и он сам, выход из Хаоса.
Выхода он не видел. Борьба шла не правду, не за человеческое счастье, а за власть, ибо ни правда, ни счастье не добываются войной. Власть же всегда принадлежит немногим, опирающимся на себе подобных. Большевики строили Новую землю под Новым небом — и под властью нового номенклатурного «класса», который на его глазах окончательно похоронил Страну, оставив после себя жалкие кровоточащие обломки. В «красном» эксперименте участвовать не имело смыла, ибо результат был слишком очевиден. Но и те, что собирались сейчас на Барочной, не могли предложить ничего, кроме диктатуры не слишком талантливых личностей. Даже само начало «белой» борьбы казалось фарсом: государственные преступники бежали из тюрьмы и призвали к оружию, дабы избежать кары закона. Лозунги придумывались на ходу, программы писались «на коленке», внятным был лишь вполне очевидный призыв «умереть» — даже не за дело, за честолюбие вождей. Керенский с его идеализмом все-таки хотел чего-то реального — и достижимого без пролития крови. Слово «демократия», столь ненавидимое всеми, пережившими Век-Волкодав, означало в строгом смысле не разгул взбесившей толпы, не всесилие демагогов, а власть «демоса» — образованных и работящих, чьим трудом и разумом живет страна. Такие люди имелись, их не так и мало, но их голос был плохо слышен среди разрывов снарядов и надсадных воплей осатанелых «вождей».
Он не собирался воевать за честолюбие вечного неудачника Корнилова, дважды предателя, изменившего и Государю, и Керенскому, «льва с головой барана», погубившего все армии, которыми довелось командовать. Даже Донское правительство, слабое и безвольное, казалось чем-то более приемлемым. Оно было избрано народом, тем самым «демосом» — и пыталась «демос» защищать. Большевики натравили на него Бармалеев и Брундуляков, будущие «первопоходники» хотели от него только жертв во имя собственной Синей птицы с густыми генеральскими эполетами.
Он не надеялся на победу. Он пытался быть справедливым. В этом и виделся выход из клубящего Хаоса, за которым сверкал звездами Космос.
Он пытался… Я… Я пытался.
* * *
Адъютант, мальчишка в синих погонах, ничего не спрашивая, молча кивнул на дверь, за которой что-то шумело и гудело. В этот вечер я был здесь явно не первым и даже не десятым. Не без сомнения подойдя к высоким белым створкам, прислушался. Не иначе, в кабинете Походного атамана Попова идет обещанная баталия. Полковник Чернецов с рычанием и хрипом выдирает из атаманских рук заветный пернач…
Дверь открылась от легкого толчка.
— Разрешите?
В ноздри ударил тяжелый табачный чад. Воздух в кабинете был истинно наваринский, с дымом и пеплом. Сквозь дым…
— Господа, вот и Кайгородов! Прошу любить и жаловать.
Голос Чернецова я узнал сразу, но отыскать ушастого было нелегко. Не только из-за дыма — немалое пространство кабинета оказалось заставлено стульями, креслами и даже диванами. У дальнего окна возвышался стол, явно сдвинутый с законного места. За столом…
— Кайгородов, убегать поздно. Проходите, вас не тронут. Может быть…
На «вы» — значит, в строю. Если, конечно, считать строем вольно разместившихся на всем, на чем можно сидеть, два десятка молодых людей в знакомой донской форме. Трое или четверо были постарше, среди которых я узнал лишь Семилетова, с которым наскоро познакомился еще утром.
— Сюда, сюда!
Сюда — к столу и огромному дымящемуся самовару. Только сейчас я заметил, что все присутствующие пьют чай. А если принюхаться — то не только чай. Однако…
— Просим, Николай Федорович, просим!
Это уже не Чернецов. Сам полковник обнаружился ближе к подоконнику, верхом на роскошном стуле с гнутыми ножками. Звали же меня из-за стола. Внушительного вида усатый толстяк не без труда поднимался из кресла, расправлял плечи:
— Добро пожаловать! Мы тут, можно сказать, без чинов, по-семейному. Вот-с, креслице — специально для вас припасли.
Намек насчет «без чинов» я понял правильно. На толстяке оказались генеральские погоны, на правом кармане кителя тускло поблескивал серебряный «академический» значок.
— Ваше превосходительство! Капитан Кайгородов…
— Бывший капитан, — не без злорадство прокомментировал неумолимый Чернецов.
— Все-то вам, батенька, задираться, — толстяк неодобрительно шевельнул усами. — Здравствуйте, Николай Федорович. Душевно рад! Никто меня отрекомендовать не догадался, посему сам: Попов Евгений Харитонович, еще совсем недавно — мирный, можно сказать, педагог, начальник нашего училища. Теперь же — сами видите…
