Книга Охранитель - Андрей Мартьянов

Бычок унаследовал стать благородного отца вкупе с норманнской природной удачливостью, из чего следует во-вторых: счастье Кловису сопутствовало. Выкупился у господина, выйдя из серважа и став лично-свободным вилланом, к двадцати семи годам обзавелся одиннадцатью детишками из коих (удивительное дело!) ни единый не умер, держал богатый двор — полдюжины коров, гурт овец, гусей. Нанял троих крестьян, пособлять по хозяйству.

Вышло так, что поутру 15 марта именно Бычку пришлось ехать в город с сеном и молоком на продажу: жену в Аррас не пошлешь, старшие сыновья заняты со скотиной, а Пьер-Луи, самый разумный из помощников, прихворнул. На раму с полозьями нагрузили тюки с просушенным клевером, тимофеевкой и овсяницей, пристроили кувшины с парным молоком, впрягли лошадку и Кловис вывернув с проселка на Камбрайский тракт неспешно направился к столице графства — благо недалеко, меньше десяти латинских миль.

Меж всхолмьями ползли нежно-голубые струи позёмного тумана. Верный признак — оттепель скоро не жди. Работающие на земле давно заметили, что зимы становятся студенее, а лето короче, похолодание началось лет тридцать назад, вызвав лютый голод 1315-1317 годов[28], когда вымерзли три подряд урожая и много людей умерло, особенно в городах. Сеять теперь приходится позже, в конце апреля, и хорошо, если соберешь урожай перед наступлением первых заморозков, случающихся уже в августе.

Сани уверенно катились по наезженной дороге, подсвеченной восходящим солнцем. Час ранний, не заметно ни всадников, ни других повозок. Впрочем...

Кловис постепенно нагонял здоровущего чубарого коня. Масть приметная, белая с черными пятнами. Идет ленивым шагом, под седлом. В седле наездник — одет добротно, при меховом плаще и бархатном шапероне, клинок на поясе. Благородный. Наклонился к самой гриве, левая рука с поводьями на колене, правая безвольно повисла.

Заснул он, что ли? Сверзится на обледенелую дорогу — расшибется.

— Мессир! А мессир? — позвал Бычок, поравнявшись с всадником. Перегородил путь санями, заставляя чубарого остановиться. — Тпр-ру, зараза! Сударь, слышите меня?

Сударь не без труда поднял голову и воззрился на Кловиса мутными синими глазами. Рожа отекшая и багровая — страсть. Перепил ввечеру? Да кто после попойки в путь отправляется?

Тут всадник начал сползать с седла — Бычок едва успел спрыгнуть с хлипких козел саней и подхватить его милость. Тяжеленький, однако.

Нет, он не пьян. Болен. От благородного так и пыхнуло жаром — лихорадка.

— Pestis, nec dubium est, — прохрипел незнакомец. — Ite meae, boni viri... Exi...

— Не разумею, что вы говорите, — помотал головой Кловис, пускай и догадался, что глаголет мессир по-латыни, словно приходской кюре. — Эк вас угораздило, сударь.

— Ухо... ди... — через силу выдавил владелец чубарого на французском. — Сгинь... Господи, как не повезло...

— Скажете тоже, «уходи», — пробормотал под нос Бычок, соображая, как поступить.

Вводил в искушение солидный кошель на поясе дворянина: деньги забрать, самого оттащить в придорожные кусты, чтобы никто не нашел, сам умрет. Нет, нельзя — смертный неискупимый грех! Вдобавок, если дело откроется, не миновать эшафота в Аррасе, графский суд с простецом церемониться не станет. С живого кожу сдерут, как с разбойника Одвульфа три года тому.

Христос заповедовал помогать ближнему — глядишь, его милость потом отблагодарит серебром! Потому Бычок, покряхтев, взгромоздил болящего на тюки, а повод господского коня прикрутил к саням. Отвезти в город, пристроить в обитель францисканцев — у монахов хорошая лечебница.

О том, что в этот самый момент фортуна раз и навсегда отвернулась от Кловиса из Леклюза таковой не подозревал, но добрым поступком спас свою душу.

— Сharrette de foin, — неожиданно внятно сказал неизвестный. — Воз с сеном... Как тогда... Знак.

Засим потерял сознание.

* * *

— Merde! Да кому тут неймется?! — самым некуртуазным образом выругался мэтр Ознар, соскакивая с постели в одной нижней рубахе. В двери неистово молотили, кулачищи пудовые. Выкрикнул в голос: — Угомонитесь! Иду!

Вопреки обоснованным подозрениям на крыльце дома обнаружился вовсе не отправленный братом Михаилом со спешными известиями Жак, а крестьянского обличья мордоворот в суконном колпаке и потертом овчинном мутоне. За его широкими плечами наблюдалась постно-недовольная физиономия мадам Верене — если ореада решила зайти к постояльцу, значит случилось и впрямь нечто из ряда вон выходящее.

— Прощенья просим, ваша милость, — внушительно сказал детина. — Вы ж лекарь?

— Что? — спросонья не осознавая происходящего переспросил Рауль. — Какой лекарь?

— Обыкновенный, — бесцеремонно сказала вдова, отстраняя простеца. — Аптеку держите? Держите. Недужного привезли.

— У меня тут не госпиталь! — отрекся мэтр. — Тащите к францисканцам или иоаннитам!

— Совсем плох, ваша милость, — смущаясь сказал деревенский. — Рыночный прево на ваш дом указал, мол благородных пользуете... Глянули бы, ваша милость? Христом-Богом, а? Помрет ведь.

Всё правильно: врачебные успехи Рауля в городе были известны, равно каждый знал, что лечит мэтр исключительно дворян за немалые деньги.

— Где его разместить? — с сомнением проворчал мэтр, но последняя попытка отказать верзиле была пресечена мадам Верене:

— В помещении аптеки есть лежанка, — твердо сказала ореада. — Кловис, позови моего слугу, Одона, вместе перенесете. Мэтр, дайте ключи...

Хозяйка, снизойдя до скупого разговора с Раулем, кратко пояснила, что крестьянин нашел тяжко больного дворянина на тракте и по совету начальствующего над рынком выборного прево отправился не в монастырь, а прямиком сюда.

«Это она назло, — подумал Рауль. — Что стоило отослать простеца прочь! Мне лишь такой обузы не хватало!»

— Я помогу, — сказала ореада, будто прочитав мысли парижского мэтра. Глянула прямиком в глаза. — Пахнет смертью, мессир, а я — бессмертна...

— «Пахнет смертью»? — повторил Ознар. — Что вы хотите сказать?

— То, что сказала. Ваша человечья смерть мне не страшна.

Наводящая на размышления двусмысленность. И с чего вдруг нелюдимая ореада решила помогать?

Одон с Кловисом, отдуваясь и исходя пóтом, на руках принесли больного, разместив на простенькой деревянной кушетке стоявшей в аптеке, за жилыми покоями. Вдова Верене раскрыла ставни и зажгла лампы. Сунула в ладонь Кловису серебряную монету — целый денье турнуа, — и отправила восвояси. Вознаграждение за любовь к ближнему вполне достаточное. Шугнула Одона — пусть принесет жаровню и приготовит горячую воду, пригодится.