Книга Бом-бом, или Искусство бросать жребий - Павел Крусанов

По малом времени вслед за дедом от истерзавшей её грудной жабы умерла и тётя Даша.

Это были тягостные потери для нашей семьи. Но какому счетоводу и на каком безмене дано взвесить тяжесть тех бед, что выпали на долю всего нашего народа в пору самой мучительной, самой яростной и самой счастливой из перемен? Но не будем вспоминать о смерти, потому что в нашей Советской стране место её на задних дворах, где ей не остаётся ничего иного, как только неизменно подтверждать, что жизнь — единственный из неё выход. Пусть мертвые спят, а нам пристало слушать трубы боя и решать вечные споры в мире, который разделен, неустроен и прекрасен.

Весной голодного 1919 мать вместе со мной, братом и бабушкой (помню её скромные ситцевые платья и руки, теребящие старую шаль) уехала в деревню Сторожиха, что находилась неподалёку от сгоревшего хутора Побудкино — там, в Сторожихе, жила не то какая-то дальняя родня отца, не то его друзья детства. Приняли нас в деревне с дорогой душой, и мы прожили там безвыездно до осени 1922, после чего снова вернулись в Петроград, где мать начала преподавать французский язык на курсах красных командиров. Тогда же, на этих курсах, она познакомилась со Степаном Григорьевичем Озарчуком, командиром Красной Армии, ставшим вскоре моим отчимом.

Несмотря на возвращение в город, с семьёй, приютившей нас в Сторожихе, где над нашим с братом детством орали петухи, мы по-прежнему поддерживали добрые отношения, и мать каждое лето отправляла меня и Антона туда на школьные каникулы.

В июне 1929 в Ступине — соседнем со Сторожихой селе — базировалась фольклорно-этнографическая экспедиция Академии наук, которой руководил Дементий Иванович Чапов, любитель злой махры, консультант и специалист широкого профиля. Во исполнение наказа тов. Калинина, возвестившего в своей речи, посвящённой 200-летнему юбилею Академии наук, что теперь она становится не только Российской, а Общесоюзной и должна поэтому сконцентрировать в себе творчество всех народов, населяющих наш Союз, экспедиция эта обнаружила в здешней чащобе живого представителя народности мохоядь, которая считалась исчезнувшей с лица земли ещё во времена царизма в середине XIX столетия. Тогда это замечательное открытие широко освещалось в газетах, поскольку братство народов Союза ССР и успехи партии в национальной политике по-прежнему в немалой степени являлись насущной темой дня. Мы с братом, как и остальная детвора из Сторожихи, этого гудящего, простого и лучезарного мира, чуть не ежедневно бегали смотреть на живого, мохоядина, благо зрелище того стоило — в волосах его росли осока и мох, ступни были широкими и плоскими, как ласты тюленя, а зубы походили на булыжники и тёрли пищу, точно жернова. Впоследствии, при транспортировке мохоядина в Ленинград, он умер, отравившись макаронами по-флотски, т. к. повар вагона-ресторана, гостеприимно решивший угостить необыкновенного представителя редкостного племени, не знал, что тот приспособлен питаться только растительной пищей (подробнее см. материалы экспедиции, опубликованные в одном из выпусков «Трудов Архива» при Академии наук СССР). Тем не менее факту обнаружения представителя народности мохоядь я обязан знакомством с тов. Чаповым, который, как выяснилось, оказался бывшим сослуживцем моего покойного деда по матери С.Р.Усольского и в дальнейшем значительным образом повлиял на мою судьбу.

В 1933, по достижении восемнадцатилетнего возраста, я по примеру отчима решил стать красным командиром и, вступив в комсомол, определился в военную школу, которую, в свою очередь, мне порекомендовал тов. Чапов, за что ему огромное комсомольское спасибо; брат же мой, Антон, пошёл учиться на агронома. Сам тов. Чапов работал в рекомендованной мне школе консультантом и одновременно вёл спецкурс «Революционная трансформация действительности и коммунистическое преображение мира», где много внимания уделял умению безошибочно выбрать лозунг текущего момента, а также искусству составления паролей и технике сложения праздничных речёвок. По его спецкурсу я был лучшим и, в силу особого (по мнению преподавателей) устройства моего внутреннего слуха, единственный среди курсантов смог сложить, а также фонетически и мелодически безупречно организовать несколько актифрафор (активных фразеологических форм), которые прошли соответствующие практические испытания, и теперь три из них включены в надлежащие учебные пособия. Вот эти актифрафоры:

1. Где луг был трав, там стог стоит.

2. Вчера я почему-то оказался в Пятигорске.

3. Многие ли могут отдать 300 у. е. за день активного отдыха?

Но лично я считаю, что причина моих успехов крылась вовсе не в каком-то особенном устройстве моего внутреннего слуха (тов. Чапов называл его «третьим ухом»), а в непрестанной заботе партии и лично тов. Сталина о советской молодёжи, а также в моей повседневной, ни на миг не гаснущей вере: на свете есть чёрное знамя и красное знамя, и красное знамя — нам нести.

Во время летней полевой практики 6 Забайкальском военном округе мною, совместно с ещё одним курсантом, были задержаны и доставлены в Гусиноозёрский буддийский монастырь, где находился полевой лагерь нашей школы, два заклятых врага народа и матёрых шпиона одной иностранной разведки, силой внушения и гипноза маскировавшиеся под пастухов-бурят. За это я получил поощрение от начальства, а в центральном органе Народного Комиссариата Обороны Союза ССР газете «Красная звезда» за 27 августа 1936 была даже опубликована (правда, без упоминания моей фамилии) соответствующая информация. Разумеется, по соображениям секретности — чтобы хитрый и коварный враг не смог извлечь полезные для себя сведения о месте дислокации нашего лагеря и о степени подготовки наших кадров — многие подробности дела были в статье также опущены или намеренно искажены. Что ж, и в куда меньших пустяках мы должны быть бдительными, поскольку, как учили нас наши командиры, одни и те же слова выглядят по-разному в зависимости от того, в чей мозг они помещены.

После окончания школы я был направлен на службу в тот же Забайкальский военный округ в должности комвзвода (часть Наркомвнудел, где комиссаром тов. Фролов) и за 2 года получил ещё 7 поощрений. Практически все они были связаны с выполнением заданий по задержанию и разоблачению шпионов, этих двуличных воровских лазутчиков, этих вражеских пособников, этой гнилостной дряни, способной внушать лишь гадливость и омерзение.

В сентябре 1939, учитывая мои служебные успехи, командование направило меня в Ленинград на курсы усовершенствования офицерского состава при так называемой «четырке» — 14-м отделе Наркомвнудел, занимающемся методической разработкой и внедрением в оперативную работу наркомата различных эзотерических практик, способствующих снижению процента следственных ошибок и форсированию сроков разоблачения шпионов, окаянных предателей, изуверов, врагов народа и прочих гадин, состоящих на службе у многоголовой фашиствующей гидры нового порядка, со всех сторон брызжущей своей ядовитой слюной па Советскую страну — провозвестницу грядущего пути для всего человечества (с декабря 1938 этим отделом Наркомвнудел в Ленинграде руководил тов. Чапов). Здесь на практических занятиях мною была составлена, а также фонетически и мелодически организована актифрафора, оказавшаяся крайне действенной при работе с оборотнями всех мастей, поскольку, будучи правильно произнесённой, совершенно лишала их возможности устойчиво держать принятую личину — наведённый образ становился зыбким и больше не скрывал злодейской сути. Благодаря ей (актифрафоре) мною был изобличён и выведен па чистую воду матёрый враг и махровый оборотень Л.Циприс, который долгие годы предательски вёл в органах ОГПУ и Наркомвнудел чёрную работу по дискредитации красного еврейства. Эта актифрафора была включена во все памятки и руководства по оперативной работе «четырки» (говорят, в Киеве для облегчения деятельности республиканских кадров, имеющих проблемы с русским, её даже записали на патефонную пластинку); вот она: «Я помню все твои трещинки, пою твои-мои песенки — ну почему».