Книга Эпицентр Тьмы - Борис Орлов

— Здравия желаю, товарищи! — с порога рубанул старик. — Звал, старшой?

— Звал, Иваныч! — поднялся ему навстречу Никольский. Постников последовал его примеру. Мы с Панкратовыми тоже привстали — столько было в этом старике уверенной мощи. Как у генералиссимуса на покое. — Вот, знакомься — Борис Волков, майор Красной Армии, Палач Тарту!

— Ух, ты! Давно мечтал, сынок, с тобой встретиться! — старик шагнул ко мне и крепко пожал мне руку. Ладонь у него была сухой и жесткой, без всяких следов старческой пигментации. — Литвяк Федор Иванович. Персональный пенсионер союзного значения.

И дед разражается звучным хохотом. Я в недоумении, Никольский и Постников вежливо улыбаются. Это у них, наверное, какая-то местная шутка, посторонним непонятная.

— А еще Федор Иванович у нас первоколхозник и боевой соратник вашего Деда Афгана! — добавляет Петр Сергеевич.

— Так все же Красная Армия — союзница Пионерии? Или даже находится у нее в прямом подчинении? — поворачивается к Никольскому Литвяк. — Здорово это Евгень Ваныч придумал! Маладца!

Я пожимаю плечами. Не объяснить же, что Дед Афган не имеет никакого отношения к созданию Красной Армии, так как умер задолго до этого. Вместо слов я жестом предлагаю старику сесть за стол. Не каждый день видишь человека, который воевал вместе с твоим кумиром!

— Федор Иванович! А вы с Дедом Аф… с Евгением Ивановичем Остапенко как познакомились?

— Так я в его роте служил, когда мы за Речкой кувыркались! — грохочет старик — Когда же это было? Ну, как в нашем полку командиром подполкана Долича поставили, так и я в Афган попал. Как сейчас помню — в триста девяносто пятый мотострелковый полк двести первой мотострелковой дивизии. А было это, стало быть, в восемьдесят пятом. — Литвяк внезапно замолкает и недоуменно смотрит на Никольского. Петр Сергеевич понимает взгляд без слов — достает из кармана плоскую фляжку и наливает в чистую кружку что-то прозрачное. Федор Иванович немедленно хватает кружку, шумно выдыхает, выпивает залпом, занюхивает ломтем деревенского хлеба и начинает сочно хрустеть квашеной капустой.

Это у них ритуал, что ли, такой? А нам, что интересно, Никольский водку не предлагал!

— Уф, хорошо прошла! — переводит дух Литвяк. — Так о чем я? А! В восемьдесят шестом, уже перед самым дембелем, я в госпиталь загремел, в самый Ташкент. Так что года полтора, майор, я Евгень Ваныча знал. Ничего плохого про него не скажу: дельный был ротный. Уважали мы его — надежный был мужик. Потом я его еще в девяносто восьмом встречал, аккурат за месяц до дефолта… Посидели, выпили, вспомнили ребят… Он уже тогда в отставку вышел, военруком в школе работал. И там с детьми, и после Тьмы, стало быть, тоже с детьми… А своих так и не завел, выходит?

Я подтверждаю, что у Остапенко своих детей не было.

— Хм… Странно! По женской части он ходок изрядный был! — хмыкает старик. — Помню, ни одну телефонистку не пропускал. Два раза с вэдэвэшниками из-за баб дрался. Он, вообще, десантуру не любил… От зависти, должно быть. Переживал ротный, что не в ВДВ служит. Все рвался доказать, что зря его в Рязанское училище не приняли. Вот и занимался, тренировался… Сперва сам, а потом и за солдат взялся… Нас так выдрочил, что мы, когда схватились как-то раз по пьяни с десантурой — так их отмудохали… Ремнями километра три их гнали. А то и больше.

Старик снова смеется своим звучным басом, а потом неожиданно добавляет:

— А через три дня уже они нас… Ремнями… А потом водку вместе пили, а через месяц мы их на Саланге выручили, а чуть позже — они нас… Так вот и воевали… Фотку я до сих пор храню!

И Литвяк показывает старинную, еще черно-белую фотографию. Не знаю, как другие, а лично я видел это фото неоднократно — оно стояло в рамке на столе Деда Афгана. На ней запечатлены полдесятка солдат Советской Армии с капитаном Остапенко посередине. У них за спиной — боевая машина пехоты, в руках — автоматы, пулеметы, на головах — смешные шляпы-панамы со звездочками.

Мы всей компанией молчали почти минуту, пытаясь представить, как оно там было, в горах Афганистана. Первым очнулся Никольский:

— Так для чего тебе, майор, самолет?

— У меня сведения чрезвычайной важности для руководства Пионерской республики. И их надо передать как можно быстрее! Можете меня отсюда в Галич доставить? Ну, и ребят моих?

— Тебя — можно! Но вот всех твоих ребят — вряд ли! — ответил Никольский. — Леня, ты не помнишь, сколько человек Ан-2 на борт берет?

— Я помню! — сказал Литвяк. — Двенадцать человек. Только, боюсь, сюда самолет не полетит — надо в Вязьму ехать, а уж оттуда в Галич.

— Тогда, товарищи, с перелетом ничего не выйдет — отсюда до Галича около четырехсот километров. На пару дней пути — мы ведь на машинах. Дороги сейчас спокойные — почти все дикие бредуны к Электрогорску стянулись. Так что доедем без проблем, — решил я. — А в Вязьму с вами возвращаться — почти двести километров пути в обратном направлении.

— Лучше полдня потерять, зато потом за пять минут долететь! — опять кого-то процитировал Никольский и сам первый рассмеялся своей шутке. — Ладно, было бы предложено! Но мы тебе можем пару взводов охраны дать. Заодно с Пионерией официальный контакт наладить. Вот, Федор Иванович у нас может спецпредставителем Правления поработать. Ты как, Иваныч?

— Да легко! — хмыкнул старик. — Давно хотел навестить могилку ротного.

— А откуда у вас самолет? — вдруг спросила Катя. Они с Васей молчали на протяжении всего разговора, и присутствующие практически перестали их замечать. Все удивленно посмотрели на девушку, да так, что она смутилась. — Ну, интересно же…

— О, а это очень интересная история! Девушке будет полезно ее услышать! — с улыбкой сказал Литвяк. — Самолет мы состряпали из останков трех самолетов Ан-2, доставшихся нам в наследство от Вяземского аэроклуба, который базировался на аэродроме «Двоевка», что в девяти километрах к юго-востоку от Вязьмы. Там еще много чего полезного было! Ну а когда мы его обнаружили, а среди первоколхозников хватало рукастых мужиков, — сразу доперли, как и для чего можно использовать оставшееся добро. Из имевшихся на аэродроме самолетов нам удалось собрать один целый, который опробовал старший бригадир авиаторов — рав-серен Иехуда Бар-Лев.

— Кто? — в один голос восклицаем мы с Панкратовыми.

Федор Иванович смеется, довольный произведенным эффектом.

— Рав-серен — звание в Армии обороны Израиля, соответствует российскому майору. Израиль — это такая страна… была. Ее, по слухам, начисто снесли — уж очень много соседей зуб на них точили. А Иехуда Бар-Лев — это такое имя. Этот удивительный человек оказался в колхозе еще тогда, когда никакого колхоза не было, а была деревня Ручейки, в которую только-только перебрались первоколхозники. Иехуда Бар-Лев командовал эскадрильей израильских истребителей-бомбардировщиков «Кфир». А накануне Тьмы решил провести отпуск в «Стране предков» — его бабушки и дедушки позорно эмигрировали из Советского Союза за пятьдесят лет до катастрофы. Мы его сперва расстрелять хотели как империалистическую гниду, но потом решили, что собственный летчик еще пригодится — мало ли что, — и рав-серен ВВС Израиля стал первым летчиком ВВС колхоза имени Сталина, завершив тем самым возвращение на историческую родину.