Книга Тварь 1. Графские развалины - Виктор Точинов

Кравцов резко оборвал мысль. Смутное чувство – что от трагедии, разыгравшейся между Сашком, Динамитом и Наташей, выиграл лишь Козырь – оснований подозревать в чем-то старого друга не давало.

Наташка осталась той же красавицей. Пожалуй, на вкус Кравцова, стала еще привлекательнее. Исчезли девичья порывистость и совсем легкая, пришедшая из детства угловатость, Наташка чуть-чуть располнела и сейчас являла собой тот тип русской красоты, от которой теряли голову поэты и художники российского золотого века…

И писатели, товарищ Кравцов, и писатели, добавил он мысленно.

Это казалось чудом. Ему часто приходилось наблюдать внезапную метаморфозу, столь характерную для сельских женщин: как вчерашняя бойкая девчонка, первой из сверстниц выскочив замуж и родив ребенка, буквально на глазах превращается в бесформенно-целлюлитную матрону, – что особенно заметно на фоне ее подружек, чуть повременивших с замужеством.

И – все вернулось. Только вместо девушки Динамита перед ним была жена Пашки-Козыря…

Хорошо, что Паша не владеет телепатией, подумал Кравцов. А вот Натали… Говорят, что такие вещи женщины понимают без слова и жестов, по флуктуациям мужского биополя…

Застолье тем временем приближалось к логическому концу. Козырь поднялся, собрал на поднос излишки закусок, добавил непочатую бутылку (как отметил Кравцов, с самым малоградусным содержимым). Сказал, направляясь к двери:

– Снесу ребятам, пусть и они отпразднуют…

Наташка едва заметно поморщилась. Встретив Кравцова, она после первых приветствий сказала примерно с таким же, как сейчас, выражением лица:

– У нас в семействе прибавление…

«Прибавлением» оказались двое плечистых охранников, демонстративно державших поясные кобуры на виду, под распахнутыми пиджаками. Правда, чересчур гориллообразными они не выглядели. У одного было даже вполне интеллигентное лицо. Напоминал он студента университета, на досуге – чисто как хобби, без ущерба занятиям – увлекающегося вольной борьбой. Надо понимать, при выборе этой парочки внешние данные сыграли для Пашки не последнюю роль. Но Натали не оценила его стараний. Она понятия не имела об истинной судьбе «убежавшего» Чака, о подозрениях и догадках Кравцова и Паши. И злилась на непонятно зачем притащенный в Спасовку конвой… Впрочем, чтобы заметить следы этой злости, надо было очень внимательно всматриваться. Ум Наташи не уступал красоте – ни тогда, ни теперь.

Пашка вышел. Они остались вдвоем. Кравцов не знал, что сказать.

Наверное, в рассказах о шестом женском чувстве есть доля истины. Возможно, что-то такое Наташка ощутила… И не стала продолжать звучавший легко и непринужденно (втроем!) разговор об их юных годах. Но и повиснуть неловкому молчанию не дала. Задала беспроигрышный вопрос – о творческих планах Кравцова.

Чем вывела его из слегка обалдевшего состояния, возникшего от осознания того, что юношеская влюбленность пятнадцать лет провела в тщательно замаскированной засаде, чтобы нанести удар в самый негаданный момент.

Творческие планы у Кравцова, честно говоря, пока не оформились. Не успел составить – слишком недавно вернулась сама возможность писать. Зато имелся другой план.

Почему бы, собственно, не начать с нее? – подумал он. Как источник информации, Наташка не хуже любого иного, коренная спасовка. Заодно не будет лезть всякая дурь в голову…

– Задумал большой роман, – сказал Кравцов непринужденно (так, по крайней мере, ему самому казалось). – Нечто в духе Стивена Кинга, но с поправкой на российскую действительность. Почему в каком-нибудь крохотном городишке штата Мэн может существовать изнаночная жизнь – мистическая, загадочная, страшная, а в нашем селе – нет? В общем, сейчас собираю материалы обо всяких страшилках и пугалках из сельской жизни. Обо всем таинственном и необъяснимом… Ты никаких подобных историй не помнишь? Местных, оригинальных, спасовских?

– Страшилки… – медленно повторила она. – Знаешь, когда Светка Лузина – помнишь, подругами мы были? – сидит на седьмом месяце, ждет четвертого, а старшие трое растут в обносках и впроголодь, и в день получки ее муж приходит без копейки денег, но с канистрой бодяжного спирта, и Светка с горя к той канистре плотно прикладывается… – вот это действительно страшно. На этом фоне какой-нибудь оживший покойник – чушь и ерунда.

На «чушь и ерунду» Кравцов слегка обиделся.

– Я пишу про оживших покойников, – сказал он, – именно для того, чтобы немного отвлечь от действительно мерзкого. Потому что все понимают: игра, не всерьез, понарошку…

Она обиду уловила – мгновенно.

– Извини, я не про твои романы… Они действительно увлекают, интересно написаны, Паша мне давал. Но ничего таинственного и необъяснимого мне как-то не вспоминается. Разве что Чертова Плешка…

Из глубин памяти Кравцова тут же всплыло это, слышанное в детстве, название. Но подробностей он не помнил. Знал только, что «плешкой» здесь зовут не лишенную волос часть черепа, но место, где по каким-то причинам ничего из земли не растет или растет очень плохо. Встречаются такие места порой в еловых или смешанных лесах – на земле лишь слой опавших листьев или хвои, ни травинки, ни былинки, даже грибов не бывает. И на полях случается: на каком-то участке точно так же сеют, как и на остальной площади, – а не вырастает ничего. Одно слово – плешка.

Наташка рассказала, что в детстве часто бывала у родственников в Антропшино – одна ветвь семейства Архиповых жила там. Порой приходилось возвращаться затемно. Не одной, чаще всего с подругами. Ну и пугали друг друга по пути страшилками о Чертовой Плешке. Дескать, если пересекать ночью долину Славянки – из Спасовки в Антропшино или обратно – можно совершенно непредсказуемо попасть на такое место, где ничего не растет и где ориентация абсолютно теряется. Местность горизонтально-ровная, не понять, вверх или вниз идешь по склону. Всегда при этом на землю опускается ночной туман – ни звезд, ни светящихся вдали окон домов не видно. Никаких ориентиров. И люди там пропадают. Рассказывают – в легендах – об этом путники, заспорившие с пропавшими о правильном пути – и разошедшиеся с ними. Спасшиеся, проплутав всю ночь, обычно обнаруживали себя на рассвете в двух шагах от спасовских или антропшинских огородов. Спутники их исчезали навсегда – никто и никогда их больше не видел, даже мертвыми. В общем, история вполне подходящая для ночной дороги, – заставляет шагать быстрее и внимательнее присматриваться к смутно видимым ориентирам.

Вернувшийся с пустым подносом Козырь услышал окончание рассказа жены и внес в него свою лепту. Оказывается, во многих вариантах легенды фигурирует нечто белое и движущееся. То смутно видимая в тумане белая лошадь, куда-то бредущая. То белый автомобиль, тоже смутно и издалека видимый, бесшумно и медленно куда-то катящий. Причем – характерный штрих – навсегда исчезали как раз те люди, которые устремлялись по направлению, указанному этими белыми проводниками. Ушедшие в другую сторону находили в конце концов дорогу.