Книга Ночь - мой дом - Деннис Лихэйн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он боялся, что, кроме этого, ничего и нет. И не просто боялся. Сидя в этом дурацком кресле, глядя на желтые ромбики окон в темной воде, он это знал. После смерти ты не попадаешь в лучший мир: лучший мир — этот, потому что ты еще не умер. Небеса не в облаках. Они — воздух у тебя в легких.
Он обвел глазами комнату, с ее высоким потолком, с люстрой над исполинской кроватью, со шторами толщиной не меньше его ляжки. Ему захотелось сбросить собственную кожу.
— Прости, — шепнул он отцу, хотя и знал: тот его не услышит. — Я не думал, что будет… — он снова оглядел комнату, — вот так.
Он затушил папиросу и вышел.
Тампа за пределами Айбора предназначалась исключительно для англосаксов. Дион показал ему несколько заведений близ Двадцать четвертой улицы, с помощью деревянных табличек предупреждающих о своих порядках на сей счет. Бакалейная лавка на Девятнадцатой авеню заявляла: «Собакам и латиноамериканцам вход запрещен», а у аптеки на Колумбус-авеню имелась табличка «Латиносам вход воспрещается» на левой створке дверей и «Итальяшкам вход воспрещается» — на правой.
Джо покосился на Диона:
— И тебя это как, устраивает?
— Понятно, нет. А что поделаешь?
Джо сделал щедрый глоток из фляжки Диона и вернул ее обратно.
— Сдается мне, тут где-то валяются камни, — заметил он.
Начался дождь, но прохладнее не стало. Дождь тут больше походил на пот. Близилась полночь, и, казалось, стало даже жарче: влажность мокрой шерстью облепляла тела. Джо перебрался на водительское сиденье и держал мотор на холостом ходу, а Дион в это время разбил оба стекла аптекаря. Затем он вскочил в машину, и они поехали обратно в Айбор. Дион объяснил, что итальянцы живут между Пятнадцатой и Двадцать третьей улицами. Латиносы с кожей посветлее обитают между Десятой и Пятнадцатой, латиносы-негры — ниже Десятой и к западу от Двенадцатой авеню, где располагаются почти все сигарные фабрики.
Там они и отыскали кабак — в конце плохонькой дороги, проходящей мимо сигарной фабрики Вахо и исчезающей под мангрово-кипарисовыми кронами. Это была просто хижина на сваях, глядящая на болото. Вдоль его берегов натянули сетку, закрепив ее на деревьях, и эта сетка закрывала и лачугу, и дешевые деревянные столики рядом с ней, и терраску на ее задах.
Здесь играли музыку. Джо никогда не слышал ничего подобного: что-то вроде кубинской румбы, но с обилием духовых, к тому же более раскованная и рискованная. Движения танцующих напоминали скорее совокупление, чем танец. Почти все тут были цветные, немного американских негров, значительно больше — кубинских. Люди с коричневой кожей не обладали индейскими чертами высокородных кубинцев или испанцев: лица у них были круглее, волосы жестче. Половина из них знала Диона. Пожилая барменша, не дожидаясь заказа, выдала ему бутыль рома и два стакана.
— Ты кто, новый босс? — спросила она у Джо.
— Похоже что так, — ответил он. — Я Джо. А вы?
— Филлис. — Она сунула ему сухую руку. — Это мое заведение.
— Тут мило. Как называется?
— «Заведение Филлис».
— Ну конечно.
— Что ты о нем думаешь? — спросил Дион у Филлис.
— Чересчур хорошенький, — ответила она и посмотрела на Джо. — Кто-нибудь должен тебя встряхнуть.
— Мы этим займемся.
— Уж не сомневаюсь, — изрекла она и ушла обслуживать другого посетителя.
Они вынесли бутылку на заднюю террасу, поставили ее на маленький столик и расположились в двух креслах-качалках. Сквозь сетку они смотрели на болото. Дождь прекратился, вернулись стрекозы. Джо услышал, как в кустах ворочается что-то тяжелое. И что-то столь же тяжелое возилось под полом.
— Рептилии, — сообщил Дион.
Джо поднял ступни над полом:
— Что?
— Аллигаторы, — объяснил Дион.
— Ты меня за нос водишь.
— Нет, — возразил Дион. — А они вот могут. Или ногу отхватить.
Джо поднял ноги повыше:
— Какого хрена мы забрались в кабак с крокодилами?
Дион пожал плечами:
— От них тут никуда не денешься. Они всюду. Подойди к любой воде — там их десяток, так и вылупились на тебя. — Он покрутил пальцами и выпучил глаза. — Ждут, пока тупые янки не решат окунуться.
Джо услышал, как тот, что был под ним, уполз обратно в мангровые заросли и стал ломиться сквозь них. Он даже не знал, что сказать.
Дион хмыкнул:
— Просто не лезь в воду.
— И не подходи к ней близко, — добавил Джо.
— Точно.
Они сидели на террасе и пили. Последние тучи рассеялись. Снова показалась луна, и Джо увидел Диона так ясно, будто они находились в комнате при свете люстры. Он заметил пристальный взгляд старого друга и сам уставился на него. Довольно долго они молчали, но Джо все равно ощущал, что между ними происходит длинный безмолвный разговор. И с облегчением чувствовал: наконец они смогли поговорить об этом, пускай и без слов. Он знал, что и Дион испытывает то же самое.
Дион отхлебнул скверного рома, вытер губы тыльной стороной кисти. И спросил:
— С чего ты решил, что это я?
— Я же знал, что это не я, — ответил Джо.
— Может, это мой брат.
— Пусть он покоится с миром, — произнес Джо, — но у твоего брата не хватало ума даже на то, чтобы перейти улицу на перекрестке.
Дион кивнул и какое-то время смотрел вниз, на свои сапоги.
— Это была бы милость Божья, — произнес он наконец.
— Ты о чем?
— О смерти. — Дион глянул на него. — Из-за меня убили моего брата, Джо. Знаешь, каково с этим жить?
— Догадываюсь.
— Откуда тебе знать?
— Уж поверь, — ответил Джо. — Я знаю.
— Он был старше меня на два года, — продолжал Дион, — но старшим все равно был я, понимаешь? Я должен был опекать его. Помнишь, когда мы еще начинали шататься по улицам, обрабатывали газетные ларьки, у нас с Паоло был третий брат, маленький, его еще звали Зеппи?
Джо кивнул. Вот ведь штука, он не думал об этом парне много лет.
— Свалился от полиомиелита.
Дион тоже кивнул:
— Умер, когда ему было восемь. Мать моя с тех пор так и не оправилась. Я тогда говорил Паоло, что мы, мол, ничего не могли сделать, чтобы спасти Зеппи, что все в руках Божьих, Божий промысел и все такое. Но вот мы с ним… — Он сцепил большие пальцы и поднес сжатые кулаки к губам. — Мы с ним должны друг друга защищать. Так я ему сказал.
Позади них в лачуге гулко топотали ноги, и так же гулко бухал контрабас. Перед ними москиты поднялись с болота, словно пылинки, и стали кружиться в лунном свете.