Книга Последний Завет - Филипп Ле Руа

– Что за сумку?

– Сумку с деньгами.

– Господи, в какую еще неприятность вляпался этот мальчик?

– Где Джимми? Мне нужно с ним поговорить.

– Почему я должен вам верить? Кто вы такой?

– Я – единственный шанс для него выйти из этого дела живым, поскольку я стою на страже закона.

– Я всячески забочусь об этом мальчике. Я подобрал его на улице умирающего, рука у него была отрублена ударом мачете. Он так и не захотел мне сказать, кто это сделал. С тех пор я пытаюсь вывести его на прямую дорогу, которая убережет его от дурного влияния старших. Тут имеется шайка хулиганов, которая сделала его своим амулетом. Вполне возможно, это они втянули его в историю с ограблением. Однако Джимми никогда не выдаст их.

– Я предпочел бы задать вопросы непосредственно ему. Где он?

– У меня.

– Я могу с ним поговорить?

– «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской»[13]– сказал Господь.

– Это не тот ли, что сказал, что лучше войти в жизнь без руки, чем с двумя руками в огонь вечный?[14]

– Ваше знание Нового Завета делает вам честь.

– Я был вынужден выучить его наизусть. Этой книгой чаще всего вдохновляются психи, чтобы оправдать свои преступления.

– «Они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют; да не обратятся, и прощены будут им грехи»,[15]– говорил Иисус, повторяя пророка Исайю.

– Договорились. Так могу я побеседовать с Джимми?

– При одном условии. Что разговор будет коротким, и что я смогу присутствовать при нем.

– Это уже два условия.

– Да, вы правы.

– Послушайте, вы ему не отец, не уполномоченный, так что у вас нет права что-то требовать.

– А вы не в Америке. Здесь все основано на коррупции или на добром согласии. Поскольку вы, по-видимому, не намерены давать взятку, вам придется быть чуть посговорчивей.

Отец Санчес пригласил его проследовать с ним в ризницу. Дети делали маленькие бамбуковые рамки, куда они потом собирались вставить образки Христа. Им было от шести до двенадцати лет. Один из них работал только правой рукой. Левую он прятал под столом. Священник велел ему приблизиться. Мальчик шмыгнул носом и вытер его культей. Натан сразу взял быка за рога.

– Джимми, десять дней назад тебя засекли на китайском кладбище. Ты украл сумку у мужчины. Где эта сумка?

Мальчишка уставился на отца Санчеса, словно для того, чтобы тот подсказал ему нужный ответ.

– Отвечай, дитя мое, – произнес священник.

Джимми машинально почесал конец культи и беззвучно зашевелил губами. Его взгляд, напоминающий взгляд загнанного зверька, искал, куда бы улизнуть. Джимми боялся говорить. Но кого он боялся? Отца Санчеса? Остальных детей, следивших за ним поверх иконок с Иисусом Христом? Банду, амулетом которой он был? Тех, кто когда-то отрубил ему руку? Он искоса поглядывал на открытое окно. Натан знал, что вот-вот он убежит, однако ничего не предпринимал, чтобы помешать ему. Он не хотел подвергать его риску потерять остальные пять пальцев, даже если его показания наведут на тех, кто устроил бойню в Фэрбэнксе. Натан намеревался вырвать из него хоть одно слово, прежде чем он удерет. Имя. Имя того, кто послал его ограбить Иноширо Одзаву.

– Кто велел тебе украсть эту сумку?

– Dios!

Джимми вскочил и, перевернув стул, ринулся наутек. Отец Санчес кинулся было вдогонку, но улица была пуста.

– Вы не побежите за ним? – с удивлением обратился он к Натану.

– Что он сказал? – поинтересовался Натан.

– Он всего лишь сказал вам «прощайте».

– Что ж, удовлетворюсь и таким ответом.

– И на этом вы закончите?

– Вы же сами просили меня быть кратким.

– Благодарю вас за это.

Натан оглядел черные головки детей, вновь склонившихся над своим рукоделием.

– Откуда эти дети? – осведомился Натан.

– Из Тондо. Я предпочитаю видеть их здесь, а не на улице.

– С виду они послушнее, чем Джимми.

– Поэтому у них до сих пор по две руки.

Натан распрощался со священником и вышел из церкви вместе с Анхелиной, которая молчала все время разговора.

– Вы не попытаетесь отыскать Джимми?

– Что он точно сказал, перед тем как сбежал?

– «Прощайте». Ведь отец Санчес вам уже…

– Нет. Что именно слышали вы?

– «Adios».

– «Adios» или «Dios»?

– Какое это имеет значение? Ребенок в спешке произнес невнятно и…

– Разница огромная. «Dios» означает «Бог».

– И что из того?

– А то, что он хотел сказать, что это Бог направил его обокрасть японца.

– Ну, в этой стране Бог лежит в основе всего.

– Какое впечатление произвел на вас отец Санчес?

– Он делает то же, что Антуан. Правда, в отличие от него опирается на католическую религию. Мне это представляется достойным уважения.

Мнение Натана было не столь однозначным. Религия никогда не являлась для него источником освобождения. И потом, ему крайне не понравилась последняя фраза отца Санчеса. Он до сих пор видел испуганный взгляд Джимми, и в ушах у него звучало единственное слово, произнесенное им. Сказав «Бог», не указал ли он на отца Санчеса. На какой-то миг у Натана возникло видение: священник с привязанным на шее мельничным жерновом идет на дно Манильского залива.

44

Лежа в комнате, Натан смотрел в потолок, побеленный маленькими детскими ручками. Пара рук, куда более ловких, хоть и немногим больше, чистила воспалившуюся рану у него на плече. Анхелина не жалела ласковых прикосновений, вызывающих боль. Странное ощущение, близкое к наслаждению.

Он был очарован этой филиппинкой, открывшей ему душу на церковной скамье. Анхелина осознала, что ее дух живет в нечистом теле. Во время бесчисленных продажных объятий ее большие раскосые глаза были далеко-далеко от того, кто с ней совокуплялся. Постепенно ее дух высвобождался, покидал свою оболочку. Она из невообразимой дали смотрела на собственную плоть, страдающую от вторжения в нее мужчины, ритмичного движения внутри себя, надсадного хриплого дыхания. Она утрачивала свое эго, дабы обрести пустоту, изгнать всякую мысль о страхе, решиться на исчезновение, как перед лицом врага, который многократно сильнее. Занимаясь проституцией, она научилась умирать. Практически ей оставалось лишь отделиться от своего духа, чтобы приблизиться к Пробуждению. Но она была католичкой. Ее религия, обращенная к свету Бога, мешала ей различить искорку своего глубинного «я». Этим она отличалась от Натана.