Книга Монреальский синдром - Франк Тилье

— Завтра поговорим, Люси, хорошо?

Хорошо, поговорим завтра. Но вот оно — завтра.

Наступило. Ночь без сна, населенная монстрами.

Жюльетта вдруг зашевелилась, прижалась к материнской груди:

— Мама…

— Все хорошо, мой зайчик, все хорошо. Спи, солнышко, еще рано просыпаться.

Сонный голосок, полный нежности:

— Ты никуда не уйдешь?

— Конечно нет. Я всегда с тобой.

— Мам, я кушать хочу…

Люси просияла:

— Ты голодная? Боже, какое счастье! Это гениально! Хочешь, я…

Но малышка уже опять заснула. Люси вздохнула с облегчением: может быть, это знак, может, это свет в конце туннеля? Хоть что-то благополучно закончилось.

Дети, думала она, возвращаясь мыслями ко вчерашнему дню. Дети чуть постарше Жюльетты. Какое чудовище сумело вынудить их так себя вести? Делать то, что они делали? Что за механизм надо было включить в этих девочках, чтобы они стали такими жестокими? Люси снова увидела безликую комнату с ее стерильной атмосферой, белые пижамки… Что это? Детская больница? Может быть, эти девочки страдали каким-то тяжелым заболеванием? Серьезным психическим расстройством? А тот человек, который оставался за кадром? Он врач? Исследователь?

Врач, кинематографист. Гнусная парочка действовала пятьдесят пять лет назад. И сейчас они, возможно, вернулись в виде призраков…

Вопросы без ответов безостановочно вертелись у нее в голове, а стоило закрыть глаза — она видела какие-то беспорядочные вспышки. Между тем стекло и бетон больничного здания уже начинали расцвечиваться красками утренней зари.

Кто и с какой целью создал этот фильм-извращение?

Что довелось вытерпеть несчастным девчушкам, оставшимся безымянными в хитро упрятанных кадрах?

Если бы поблизости нашелся большой подвал, Люси забралась бы в самый дальний, самый темный его угол, она села бы там, прижав коленки к груди, и думала, думала, думала… Она попробовала бы представить себе лицо убийцы, облечь в плоть смутно угадывающуюся фигуру. Ей нравилось чувствовать зверя, на которого она охотится, вынюхивать на улицах, на которых он побывал, его следы. Вообще-то она довольно сильна в этой игре — Кашмарек может подтвердить. Если бы Беккер подверг сканированию ее собственный мозг, он наверняка обнаружил бы там зоны, которые не должны вспыхивать ни у одного человека, оказавшегося свидетелем насилия: зону удовольствия и зону, которую можно было бы определить как «за что боролась, на то и напоролась». Хотя конечно же она не испытывает ни малейшего удовольствия, наоборот, каждое новое расследование вызывает у нее желание блевать. Блевать, пока не умрет, от одного вида ужасов, которые способен совершить человек. Просто есть такой невидимый крючок, который она заглатывает, и крючок этот разрывает ей горло и внутренности, и избавиться от него невозможно, и не попасться при каждой новой охоте — тоже.

А на этот раз речь не об изящной удочке для ловли форели, крючок на конце которой способен лишь пощекотать.

Нет, на этот раз леска куда толще и крючок грубее.

Идеальные, если речь об охоте на акул.

26

Они ехали, наверное, с полчаса, потом машину начало потряхивать, движение вокруг затихло, стал слышен только скрип песка под колесами. Потом у Франка появилось ощущение, что снаружи наступает конец света, и чем дальше, тем оно делалось сильнее: за железными стенами автомобиля бушевал ветер, с гулом, напоминавшим колокольный звон, лил какой-то хрусткий дождь…

Песчаная буря.

Атеф везет его в пустыню.

Комиссар перепробовал все способы освободиться, но тщетно — запястья были слишком прочно скреплены несколькими слоями скотча. Из-за мерзкой тряпки, засунутой в рот чуть ли не до горла, его тошнило, несколько раз почти до рвоты. Прямо у него под носом плескалось в канистре горючее.

Значит, он вот-вот подохнет. Как собака. Но каким именно образом его убьют? Обольют голову бензином, и он сгорит, как сгорел брат его похитителя? Шарко было страшно, он боялся страданий перед уходом за черту. Он мог вынести многое, и смерть входила в правила игры, но не смерть в страданиях. Сегодня широкая ладонь тьмы накроет его, как крышка саркофага.

Соединиться с Сюзанной и Элоизой худшим из всех возможных путей.

Машина остановилась. Шарко увидел серый свет, и сразу же в багажник, хлестнув его по лицу, ворвались килограммы песка. Ветер выл. Атеф, прикрыв лицо одеждой, потянул пленника за руки, и тому, едва его вытащили из убежища, показалось, будто по щекам, по лбу, по глазам прохаживаются бичом. Минуты две они двигались прямо. Сквозь туман из пыли и песка парижанин различил впереди руины, развалины каменного строения с развороченной ветрами и эрозией крышей. Давным-давно заброшенное жилище.

Самое безвестное и жалкое место в мире. Его могила.

Внутри Атеф отпустил его, и он, кашляя в тряпку, по-прежнему затыкавшую ему рот, рухнул.

Песчаным дождем ударило прямо в лицо. Песок проникал даже за шиворот. Атеф ругался по-арабски.

Когда очередной порыв ветра утих, египтянин сорвал с Шарко рубашку и несколько раз обмотал его туловище вместе со спинкой металлического стула клейкой лентой: так преступники обычно и поступают. Шарко тяжело дышал через нос, от жажды слиплись все внутренности. Атеф вытащил кляп из его рта, и полицейский стал отхаркиваться — долго, до тех пор пока не показалась ниточка желчи.

— Почему?

Атеф ударил его кулаком в нос. Ненависть исказила черты араба.

— Потому что меня об этом попросили. Потому что мне за это платят по-царски.

Он достал из кармана мобильник Шарко.

— А тебе тут, оказывается, звонили.

Он прослушал оставленное на автоответчике сообщение и тут же отсоединился.

— Женщина из твоей страны. Голос красивый… Ты ее трахаешь? Ну и как, хороша она, сукин ты сын?

Атеф расхохотался, открыл список исходящих звонков и изучил его.

— Сам ты со вчерашнего дня никому не звонил, это хорошо, ты человек слова, это редкость у вас, европейцев. И для твоего сведения: мой дядя уже десять лет как умер.

Мучитель исчез в соседнем помещении. Вокруг развалин по-прежнему свирепствовала буря, шкура пустыни то собиралась в складки при новых порывах ветра, то разглаживалась, когда ветер чуть успокаивался. Оконные рамы были разбиты, пол усыпан осколками черепицы, железные балки, подобно кинжалам, протыкали стены. От скотча, намотанного на запястья, жгло кожу.

Вернулся египтянин с целым набором орудий: аккумуляторная батарея, зажимы-крокодилы со шнурами, ножи с загнутыми кончиками… Канистра с бензином тоже оказалась тут. Стало окончательно ясно, что Шарко приговорен. Он попытался вырваться и получил удар кулаком в живот. Медленно разогнулся. Из носа текла кровь.