Книга Фамильные ценности - Магдален Нэб

— Я всегда так боялась ружей. Не могли бы вы сделать еще кое-что для меня?

— Я специально просил босса. Он против, потому что мы сможем сделать это только в день, когда охотятся. Я уговаривал его ради тебя. Это быстро и надежно. Ты не будешь страдать.

— Я буду страдать до того. Я не хочу, чтобы меня пристрелили, как животное.

— Ты даже не увидишь ружья. У тебя глаза заклеены.

— Но я его услышу. Я слышу, как охотятся, немного. Я слышу ваш голос, если вы близко.

— Ты не услышишь выстрела, потому что пуля уже будет у тебя в голове. Ты умрешь раньше шума.

Я поверила, но протестовала до тех пор, пока он не согласился сильно ударить меня по голове и затем, когда я буду без сознания, удушить.

— Это будете вы? Никто больше не прикоснется ко мне?

— Это обязательно буду я. Я за тебя отвечаю.

— Когда вы сделаете это?

— Вероятно, послезавтра.

— Вы снимете пластыри, чтобы я могла увидеть вас и попрощаться?

— Нет.

— Потому что, если я смогу видеть, у вас не хватить мужества сделать это?

Я вспомнила, как он называл меня «синьора» всякий раз, когда я была без повязки. Сейчас он не ответил, только сказал грубо:

— Полезай в спальный мешок. У меня дела.

Я застегнула молнию так высоко, как смогла, и он сделал то, чего никогда прежде не делал. Очень мягко он сложил мои руки и цепь в спальный мешок и застегнул его до верха.

— Дождь все еще идет. Ночь будет холодная. — Лесоруб говорил, и я чувствовала на щеке его дыхание.

— Почему вы жалеете меня? Из-за того, что я скоро умру?

— Нет. Не слишком много думай о той статье в газете. Газетчики всегда врут. Все очень просто. За тебя не платят, ты умираешь. Но не следует верить всему, что они понаписали.

Он жалел меня, потому что я была не нужна моим детям. Я слышала, как он выскользнул из палатки, и захотела окликнуть его, попросить остаться со мной, утешить, прикоснуться ко мне. Я все еще чувствовала его дыхание на щеке, его сладкое, пахнущее лесом дыхание. Он собирался убить меня, а я желала его. Кажется, никогда в жизни я не желала мужчину так сильно. Это был приступ боли, мучение. Простите, я шокировала вас…

— Нет, нет… Не беспокойтесь. Все это естественно.

— Вы так считаете? Потребность в утешении казалась мне вполне оправданной, но желание меня потрясло. Возможно, все мое естество восставало против неминуемой смерти… да разве сейчас это имеет значение?

Я спала почти как обычно и на следующий день поняла, что все еще обдумываю его слова. Как я могла перестать доверять моим собственным родным детям из-за газетной статьи? Они могли задержать выплату из-за закона, запрещающего платить выкуп, правда?

— Да. Да, разумеется.

— Я об этом подумала. И потом, у банка могли быть затруднения, или вам нужна была эта статья, чтобы как-то помочь расследованию. В конце концов, вы же освободили меня! У вас был план, которому выплата могла только напортить, и поэтому вы попросили Лео сотрудничать.

— Да. Я лично просил его сотрудничать… такие вещи все очень усложняют. Но вы спасены. Позвольте другим людям позаботиться об остальном.

— Лесоруб не ошибся. Это не могло быть правдой. Остальные продолжали мучить меня, они были в ярости из-за того, что выкуп не заплатят, но я должна была умереть и больше ничего не боялась. Лесоруб обещал, что сам убьет меня. Я не боялась смерти. Для меня важно было умереть любимой теми, кого люблю я. Я начала думать о последних приготовлениях. Я спросила Лесоруба, не сможет ли он еще и похоронить меня. Он ответил «нет». Сказал, что все следы лагеря должны быть уничтожены и похоронить меня не смогут. Он больше ничего не объяснил, и я не стала спрашивать. Я знала, что дикие кабаны в лесу не оставляют следов.

Значит, похорон не будет. Никто не обмоет мое тело и не скажет ритуального «прощай». Я решила сделать это сама. Я так много думала в последние недели о своей жизни, но ничего о своем теле, которое хорошо служило мне все эти годы. В мой последний день я уговорила Лесоруба принести в палатку миску драгоценной воды и спросила, нет ли у него расчески. Думаю, он все понял, и меня не беспокоил Мясник, который был в долгу перед ним. Я протерла тело комом свернутой туалетной бумаги так хорошо, как могла, и снова надела грязную одежду на влажную кожу. Странно, кожа стала грубой в тех местах, где всегда была гладкой, особенно на руках и ногах. Она была очень сухая и шелушилась. Наверное, обезвоживание. И ногти — длинные, черные ногти, но у Лесоруба не было ножниц, иначе он помог бы мне. Волосы оказалось невозможно расчесать, длинные, они свалялись в войлок, расческа застревала. Я сдалась и просто пригладила их влажными руками. Пальцы так сильно опухли, что казались чужими. Я вспомнила, как Лесоруб забрал кольцо Патрика «для моего же блага». Должно быть, он знал, что так будет. Он его не украл. Он вернул бы его, если бы не был вынужден сбежать. Потом я спокойно лежала, с удивлением ощущая свое тело после столь долгого отчуждения. Ощупывала грудь, бедра, чувствовала, что я женщина, и думала о том, как любила, давала жизнь, кормила. Потрогала руки и ноги, тонкие и дряблые теперь, несмотря на робкие попытки делать гимнастику. Что ж, мышцы мне больше не понадобятся. Я ощущала умиротворение и размышляла о том, что умереть куда проще, чем жить.

После того как я поела в полдень — привычный черствый хлеб, кусок пармезана и чудесный сочный помидор, который я смаковала так долго, как могла, — Лесоруб забрал поднос и прошептал, наклонившись близко к моему лицу, что уходит и вернется завтра на рассвете с боссом. Я знала, что это означает. Последние его слова были: «Забирайся внутрь. Будет сильный дождь».

Я чувствовала его приближение. Грохотал гром. Я вползла внутрь, забралась в спальный мешок и втянула цепь. Я думала о том, как Лесоруб уложил меня и застегнул молнию, и жалела, что сейчас его нет. Даже внутри палатки воздух был тяжелый из-за приближающегося дождя, и я дрожала.

И спальный мешок, и моя кожа, казалось, стали влажными. Я не размышляла, как обычно. Больше ни о чем не надо было думать. В свои последние часы я могла просто существовать. Как бы там ни было, в прежние дни размышления доставляли мне огромное удовольствие и приносили облегчение. Я очень устала. Боль в ушах мучила сильнее обычного, хотя я не видела для этого никаких причин. Завтра придет Лесоруб и все закончится. Я ему верила. Он за меня отвечал. Кто-то должен отвечать за меня, потому что я слишком устала…

Я заснула. Не знаю, как долго я проспала, разбудил меня дождь. Каким сильным должен быть дождь, чтобы я смогла расслышать его шепчущее шуршание по крыше палатки? Я вытащила руку из спального мешка, чтобы пощупать брезент палатки, и удивилась тому, как он дрожит. Гром гремел, должно быть, прямо надо мной, я не только слышала громкие, хотя и искаженные удары, — грохот заставлял мои уши страдать сильнее, чем когда-либо. Я попыталась закрыть их руками, но прикосновение к этим огромным твердым глыбам было мучительным, и стало только хуже. Я дотронулась до крыши палатки и почувствовала, как она провисла под весом воды, вода просочилась насквозь и потекла по рукам. Как такое могло случиться?