Книга Реестр убийцы - Патрисия Корнуэлл

— Скажи, что для тебя сделать.

— Только одно. Позволь мне, как обычно, заниматься своими делами. Не хочу, чтобы меня реанимировали. Не хочу умирать в больнице.

— А почему бы тебе не переехать ко мне?

— Тогда я не смогу заниматься своими делами, как обычно.

— Но я могу хотя бы поговорить с твоим врачом?

— Ничего особенного он тебе не скажет. Ты спросила, чего я хочу, и вот мой ответ: никакого лечения, кроме паллиативного.

— У меня есть свободная комната. Правда, маленькая. Может, найти что-то побольше?

— Не надо жертв. Я буду чувствовать себя виноватой, понимая, что причиняю всем неудобства.

Скарпетта колеблется, потом спрашивает:

— Я могу рассказать Бентону?

— Ему — можешь. Но только не Марино. Ему ничего не говори. — Роза садится повыше, подтягивает ноги на диван и берет Скарпетту за руки. — Я не патологоанатом, но откуда у тебя эти синяки на запястьях?

Бассет там же, где они его и оставили, сидит в траве возле знака «Посторонним вход воспрещен».

— Ну посмотри! — восклицает Мэдлиз. — Это же ненормально. Просидел целый час на одном месте, ждал, пока мы вернемся. Иди ко мне, Друпи. Ах ты мой маленький!

— Дорогая, у него уже есть кличка, — ворчит Эшли. — Посмотри на ошейнике. Там должно быть все указано: и кличка, и где живет.

Мэдлиз наклоняется, и бассет жмется к ней, лижет ей руки. Она смотрит на язычок, щурится и ничего не видит — забыла дома очки. Эшли тоже без очков.

— Не вижу. Я вообще почти ничего не вижу. Номера телефона, по-моему, тоже нет. Да и все равно позвонить бы не смогла — не взяла телефон.

— Я тоже не взял.

— А вот это уже глупо. Представь, что я подвернула бы ногу? Кажется, кто-то готовит барбекю. — Мэдлиз принюхивается, оглядывается, замечает дымок, поднимающийся из-за большого белого дома с балкончиками и красной крышей, одного из немногих, перед которыми стоит запрещающий знак. — Ты почему туда не бежишь? Не хочешь вкусненького? — спрашивает она песика, поглаживая мягкие уши. — Может, сходим туда, купим сосисок, а вечером приготовим, а?

Мэдлиз снова пытается прочитать что-нибудь на язычке, но без очков ничего не получается, и она представляет богатых хозяев, может быть, даже миллионеров, жарящих сосиски на гриле на заднем дворе огромного белого дома, стоящего за дюной и частично скрытого высокими пиниями.

— Передай привет своей сестричке, этой старой деве, — говорит Эшли, снимая жену. — Расскажи ей, какой роскошный у нас дом, и не где-нибудь, а на улице Миллионеров в Хилтон-Хеде. Может быть, в следующий раз мы остановимся в том самом особняке, где готовят барбекю.

Мэдлиз оборачивается, смотрит в сторону их таунхауса, но его не видно за деревьями, и ее внимание снова занимает бассет.

— Держу пари, малыш оттуда. — Она указывает на белый особняк о красной крышей. — Схожу-ка я туда да спрошу.

— Прогуляйся. А я пока поброжу здесь, поснимаю. Тут и дельфины должны быть.

— Идем, Друпи. Отыщем твоих хозяев.

Пес сидит на песке и идти никуда не хочет. Она тянет его за ошейник — упирается.

— Ладно, оставайся на месте, а я пойду и узнаю, не из этого ли ты дома. Может, тебя уже ищут. Может, тебя ужасно кому-то не хватает.

Мэдлиз обнимает его и целует. Идет к белому дому по песку, сначала твердому, слежавшемуся, потом мягкому, рассыпчатому, по траве. Идет через дюну, хотя и слышала где-то, что ходить по дюнам нельзя. У запретительного знака задерживается в нерешительности, потом отважно ступает на дощатый настил, ведущий к особняку, на заднем дворе которого какой-то богач — может быть, знаменитость — готовит что-то на гриле. По ту сторону дюны она его не видит, на пляже тоже — там только Эшли, маленькая фигурка, снимает резвящихся в воде дельфинов — их плавники режут волны, они то исчезают, то появляются снова. В конце настила деревянные ворота. Удивительно, но они не заперты. И даже не закрыты.

Мэдлиз идет через задний двор, оглядывается.

— Эй! Есть кто-нибудь?

Видеть такого большого бассейна ей еще не приходилось — обложен красивой плиткой, должно быть, итальянской или испанской или привезенной из какой-то другой, далекой, экзотической страны. Она осматривается, останавливается у дымящегося газового гриля. На краю решетки лежит большой, неряшливо отрезанный кусок мяса; снизу он уже обуглился, сверху еще сырой, с кровью. Мясо странное, не похожее ни на свинину, ни на стейк, ни тем более на курицу.

— Эй! Кто-нибудь!

Мэдлиз стучит в дверь солярия. Ответа нет. Она идет вокруг дома, полагая, что тот, кто жарит мясо, где-то неподалеку, но и в боковом дворике тоже никого не видно. Все выглядит запущенным, траву давно не подстригали. Мэдлиз заглядывает в щель между краем жалюзи и рамой и видит пустую кухню — камень и нержавеющая сталь. Такие кухни она видела раньше только в журналах. На коврике две большие собачьи миски.

— Эй! — кричит Мэдлиз. — У меня, кажется, ваша собачка!

Она идет дальше, поднимается по ступенькам к двери, рядом с которой окно. Одно стекло отсутствует, другое разбито. Не лучше ли вернуться на берег? На глаза попадается большая собачья клетка.

— Эй!

Сердце колотится. Да, она нарушила запрет, но зато нашла дом бассета. Помочь — ее обязанность. Как бы она себя чувствовала, если бы кто-то нашел Фрисби и не привел его домой?

— Эй!

Мэдлиз легонько толкает дверь, и та открывается.

ГЛАВА 12

С дубов капает вода.

В тени тисовых и оливковых деревьев Скарпетта укладывает на дне горшков кусочки битой керамики — для улучшения дренажа, чтобы растения не загнивали. Воздух теплый и влажный после обильного дождя, начавшегося как-то вдруг, без предупреждения, и так же неожиданно прекратившегося.

Булл несет лестницу к раскидистому дубу, крона которого накрывает едва ли не весь садик. Скарпетта утрамбовывает грунт в горшках и первым делом высаживает петунию, петрушку, укроп и фенхель, потому что они привлекают бабочек. Пушистые овечьи ушки и артемизию она пересаживает в места получше, где им будет доставаться больше солнца. Запах сырого суглинка смешивается с едким запахом старого кирпича и мха. Суставы утратили былую эластичность — сказываются годы работы в морге с его жестким, выложенным плиткой полом, — и передвигается Скарпетта немного скованно. Закончив с цветами, она подходит к заросшему папоротником кирпичному столбу и пытается диагностировать проблему.

— Если вырвать папоротник, можно повредить кладку. Что думаете, Булл?

— Кирпич тут чарльстонский, ему, может, лет двести, — отвечает с лестницы Булл. — Я бы попробовал порвать немного, а там видно будет.

Папоротник вырывается легко. Скарпетта наполняет лейку и старается не думать о Марино. Думает о Розе, и ей становится не по себе.