Книга Фальшивая Венера - Майкл Грубер

— Он-то как?

— Хорошо, если не считать того, что от нового лекарства он чешется, и еще он говорит, что у него не осталось сил. У меня тоже нет особой веры в этот препарат, но что нам еще остается? К вечеру наш мальчик похож на морскую свинку, вот на что нам приходится идти, чтобы сохранить ему жизнь.

— Ладно, по крайней мере какое-то время ты можешь не думать о деньгах, потому что я попросил Слотски переслать тебе мой гонорар за реставрацию. Всего выйдет чуть меньше двухсот тысяч.

Короткая пауза, в течение которой Лотта усваивала эту цифру, после чего она сказала:

— Но, Чаз, на что же ты будешь жить, если все отдашь нам?

— О, именно поэтому я и звоню. Знаешь, мне самому как-то смешно это говорить, но у меня появился покровитель.

— Покровитель?

— Да, как в старину. Богач, приятель человека, для которого я реставрировал фреску, мы с ним встретились и разговорились, и я слово за слово рассказал ему свою печальную историю, а он сказал что-то в таком духе, что художник с моими способностями не должен прозябать, питаясь отбросами, и у него есть студия, в которой я могу работать бесплатно, и еще он обещал мне регулярно выплачивать содержание и забирать все мои работы.

— Кто он? — спросила Лотта с подозрением в голосе, несомненно оправданным; разве мне хоть когда-нибудь удавалось обманывать ее по телефону?

Впрочем, если задуматься, это была не такая уж и ложь; Креббс — действительно покровитель, и преступник он в меньшей степени, чем короли старой Европы, если вспомнить, каким дерьмом они занимались, — в конце концов, Креббс никогда не посылал своих ребят жечь города и насиловать женщин и никого не сжигал на костре.

— Его фамилия Креббс, — сказал я. — Он немец, торговец произведениями искусства и коллекционер. Все устроил Марк, но я работаю не через Марка. Все это напрямую для этого коллекционера.

— Это же смешно. Так картины никто не продает. А что будет, когда твои работы продадут? Ты получишь долю от доходов?

— Точно не могу сказать, но мне все равно. Мне платят очень приличные деньги за то, чтобы я ублажал одного-единственного ценителя, которому нравится моя работа. В прошлом все европейские художники были связаны подобными соглашениями. Лотта, я искал этого всю свою жизнь. Ты много лет кричала на меня, чтобы я занимался тем, что у меня получается лучше всего, это не шутка, Лотта, тут никаких шуток. А что касается денег… деньги фантастические. Для нас это будет означать совершенно новую жизнь.

— Можно чуть поконкретнее…

— За ту картину, над которой я работаю сейчас, мне заплатят миллион.

Более длинная пауза, затем долгий, печальный вздох.

— О, Чаз, — сказала Лотта, — ну зачем я вообще разговариваю с тобой? Даже не знаю, что делать.

— Что?

— Ты опять сошел с ума, по-прежнему находишься в каком-то вымышленном мире. Извини, я не могу…

— Послушай, это не вымысел, Креббс существует. Спроси у Марка.

— Марку я не верю. Он запросто будет поддерживать тебя в твоем безумии из своих корыстных побуждений, кроме того, ты говоришь о чем-то невозможном! Никто не сможет выручить такую сумму от продажи твоей картины на рынке…

— Лотта, никакого рынка не будет. Вот в чем все дело. Креббс эксцентричный миллиардер. У него личные самолеты, личные яхты, он может позволить себе иметь личного художника, как это делали Лоренцо Великолепный, Лодовико Сфорца и все остальные.

Долгое молчание, наконец Лотта сказала:

— Что ж, в таком случае я тебя поздравляю. От всей души… Извини, что не сразу поверила, но все это кажется таким… Не знаю, это какая-то невероятная и грандиозная фантазия. Если помнишь, такие фантазии постоянно приходили тебе в голову, когда ты принимал наркотики, так что, наверное, ты простишь меня за то, что я не бегу прямо сейчас откупоривать шампанское. Кстати, звонил мой отец, он сказал, что видел тебя и ты выглядел хорошо.

— Так что тебе известно, что я не ширяюсь, — сказал я.

Должно быть, мой голос прозвучал язвительно, потому что Лотта сказала:

— Я ни на что такое не намекала. Но, видишь ли, это моя работа — все вызывает подозрение, художники полагают, что их обманывают, клиенты думают то же самое, и вечные склоки, придирки. Никто не приходит и не говорит: «Мне нравится эта работа, и вот чек на ту сумму, которая указана на карточке». Всегда: «Можно рассчитывать на двадцатипроцентную скидку при покупке двух картин?» А если я продаю какую-то картину, а затем автор видит ее на аукционе, где она уходит за вдвое большую сумму, он на меня кричит, что я недооценила его работу.

— Так сворачивайся. Деньги от твоей галереи нам больше не нужны.

— Ах да, твое недавно обретенное богатство. Знаешь, Чаз, мне бы очень хотелось встретиться с твоим Креббсом и своими собственными глазами увидеть, во что ты ввязался. И только тогда, может быть, я поверю.

— Блаженны невидевшие и уверовавшие.[82]

В трубке раздался смех.

— Ну, раз ты цитируешь Библию, наверное, мне следует обрадоваться. — Лотта вздохнула. — Ах, если бы только это было правдой! В Швейцарии есть клиники, где добиваются чудесных успехов с такими детьми, как Мило, но месяц лечения в них стоит столько, сколько я зарабатываю за целый год, без вычета налогов.

— Решено. Говорю тебе, Лотта, это совершенно новый мир. Послушай, есть еще одна причина, по которой я тебе звоню: я хочу, чтобы ты приехала сюда.

— Что, в Венецию?

— Нет, в Рим. Студия находится здесь. Я вышлю тебе билеты первого класса, ты прилетишь, и мы поселимся в какой-нибудь роскошной гостинице. Когда мы позволяли себе такое в последний раз? Да никогда, вот когда.

— Но как же галерея? И ребята…

— На несколько дней можно будет оставить галерею на помощницу, а ребята побудут с Евой. Ну же, Лотта, решайся, ты сможешь выкроить четыре-пять дней.

И она тут же согласилась, что показалось мне несколько странным. Лотта реагирует на нищету в классическом французском стиле: горечью, самоотречением, а также возмущением тем, какое наслаждение получают другие, тратя деньги. В свое время мы много ругались из-за этого: мы даже не могли сходить в приличный ресторан, а когда я все же куда-нибудь ее вытаскивал, она неизменно заказывала самое дешевое блюдо, выпивала один-единственный бокал вина и сидела как на похоронах. Когда я с ней познакомился, Лотта была совсем другой; нет, она умела повеселиться. Все изменилось после того, как заболел Мило. А может быть, все дело было во мне. Может быть, у меня есть особый дар делать женщин желчными.

Два дня спустя мы с Франко встретили Лотту в аэропорту и отвезли в гостиницу «Сан-Франческо», не такую роскошную, как «Даниэли» в Венеции, но лучшую в Трастевере. Лотта была молчалива, замкнута, чего, наверное, и следовало ожидать, и, когда мы вышли из «мерса» перед гостиницей, пристально посмотрела на меня. Лотта, дочь профессионального дипломата, привыкла получать все самое лучшее, — точнее, так было до того, как она вышла за меня замуж, и ее взгляд красноречиво вопрошал: «Ты действительно можешь себе это позволить?» А я молча достал волшебную черную карточку и протянул ее дежурному администратору.