Книга Черные тузы - Андрей Троицкий

– Да, он пробовал все исправить, – Клячкина, кажется, готовая расплакаться, вытерла нос кухонным полотенцем. – Он пробовал… Однажды, прошлой осенью, Анатолий заявляется сюда и прямо с порога объявляет: нам нужно срочно продать твою квартиру. Представляете? А мне что, оформлять себе прописку на Казанском вокзале, на чердаке или в канализационном люке? Где мне-то жить? Об этом Овечкин даже не подумал. Разумеется, я ответила, что этот фокус у него не получится. Пусть поищет другую дуру. Наверное, я и заболела из-за него.

– И чем кончилось это дело с карточным долгом?

– Сами говорите, что Анатолий погиб. Еще с осени Овечкин понял, что не сможет расплатиться и начал бегать от Губина. Сперва просто не подходил к телефону или просил меня отвечать, что его нет. Потом стал приходить сюда все реже и реже, ночевал по знакомым. Однажды он пришел в хорошем настроении, снял трубку и сам позвонил этому Губину. Анатолий как раз устроился на хорошую работу, и ему пообещали дать денег в долг, что-то вроде беспроцентной ссуды. Так вот, он позвонил Губину и сказал, что дела его поправляются, что он сможет рассчитаться через месяц, от силы через два месяца. Но разговора не получилось. Губин ответил, что перестал надеяться на возвращение долга. Поэтому он продал долг Анатолия за тридцать процентов его цены. И теперь Овечкину предстоит объясняться насчет денег не с ним, не с Губиным, а совсем с другими людьми. «Какими ещё людьми? – спросил Овечкин. – Я должен деньги тебе, не каким-то людям?» Губин ответил, мол, теперь ты мне ничего не должен и повесил трубку.

– Думаете, его убили за карточные долги?

Клячкина пригладила рукой растрепанные волосы.

– А иначе за что? В середине ноября сюда ко мне заявились три мордоворота и объявили, что будут ждать здесь хоть целый месяц Овечкина, пока тот не объявится. Я сидела на очередном больничном, плохо себя чувствовала, еле ноги передвигала, а тут три этих лба расселись посередине комнаты, вылупились в телевизор. Представляете?

– Представляю, – кивнул Аверинцев. – А вы не пробовали обратиться, скажем, в милицию?

– Шутите? – Клячкина посмотрела на него, как на ненормального. – Может, вы заметили, что моя квартира на седьмом этаже. Высоко падать. Да если бы я посмела пикнуть, просто пикнуть, то сегодня имела первую группу инвалидности. Это в лучшем случае.

– Так они у вас месяц и гостили?

– Слава Богу, не месяц, всего четыре дня. Они с кем-то поговорили по телефону, видимо, со своим работодателем, и ушли. Их шеф, видимо, понял, что напрасно перекупил долг Овечкина. Ничего он не получит, кроме головной боли. Перед уходом эти ребята заявили, что Овечкину бегать от них осталось совсем не долго, они, мол, знают, где его лежбище. Анатолий часто оставался ночевать у своего дальнего родственника, где-то в Подмосковье. А потом вы знаете, что случилось… Толю нашли и убили.

– А вы не знаете, как найти родственника Овечкина из Подмосковья?

– Не знаю. Этот родственник Анатолию дядей доводился или двоюродным дядей. Или вовсе не дядей, не знаю точно. Помню только, что фамилия у дяди какая-то чудная. То ли Твердолобов, то ли Твердоногов. Что-то такое.

– Значит, вы не виделись с Овечкиным ещё с осени?

– Нет, с зимы. Он пришел сюда в самом начале декабря, второго числа или третьего. Забежал на полчаса, переоделся, переложил из кейса в свою старую спортивную сумку какие-то вещи, не видела, что именно, и ушел с этой сумкой. Кейс оставил.

– Так ничего и не объяснил?

– Он выглядел усталым, лицо серое, какое-то совсем чужое. Я тогда почему-то подумала, что мы видимся в последний раз. Бывают такие мысли, как вспышки молнии, как озарения. Я подумала, что больше его никогда не увижу. Так оно и вышло.

– А вы не отдадите мне тот кейс, что оставил у вас Анатолий? Хотел бы сохранить какую-то вещицу на память о нем. Все-таки мы были дружны…

Клячкина встала, ушла в комнату и через минуту вернулась на кухню с темно темным чемоданчиком. Промокнув тряпку в воде, она стерла пыль с крышки кейса, передала его Аверинцеву.

– Заберите, он пустой. Только это вещь не Анатолия.

– Все равно, я заберу, – Аверинцев положил чемоданчик на колени.

– Скажите, как он погиб?

– Одно знаю точно: все произошло быстро, он не мучался.

Аверинцев, собираясь уходить, поднялся со стула.

– Вот видите, и вы не хотите сказать правды.

Клячкина прижала к костистому некрасивому лицу кухонное полотенце и вдруг заплакала в голос.

Глава девятнадцатая

Мокрый снег залеплял стекла автомобиля, припаркованного на асфальтовом пятачке возле многоэтажной башни. Сидевший на водительском месте Васильев время от времени включал «дворники» и со скучающим видом наблюдал за утренними пешеходами, спешащими к автобусной остановке. Сидевший рядом Трегубович, накануне отметивший свой день рождения, мрачный, плохо выспавшийся, смолил сигарету за сигаретой и натужно с нутряным стоном зевал.

Васильев убавил громкость радиоприемника, сплел руки на груди и остановил неподвижный взгляд на подъезде, дверь которого время от времени скрипела и хлопала. За последние дни удалось выяснить расписание каждого рабочего дня Вадима Сергеевича Мосоловского. Сейчас без двадцати восемь, значит, через четверть часа за Мосоловским прибудет машина. В салоне два человека: водитель и охранник. Где-нибудь десять минут девятого Мосоловский спустится вниз. Охранник в квартиру начальника никогда не поднимается, вообще в подъезд не входит, а сидит в машине.

– Все-таки Марьясов большая сволочь, – Трегубович опустил стекло и сунул в рот сигарету. – Я таких подлых людей ещё в жизни не встречал. А уж жадности на троих хватит. Мы работаем на него, как говорится, не за страх, а за совесть, пашем, пашем с утра до зари, а он даже за ту бабку, ну, тещу этого сраного певца Головченко, мне деньжат не подбросил. Я думал он вроде как премию или стипендию за старуху эту выдаст.

– Дождешься от него, – проворчал Васильев.

– Его бы самого заставить той бабке толстой горло резать. В ней крови, наверное, ведра два было, как в корове. Кровяная такая бабка, жрала от пуза, вот в ней и образовался избыток крови. А мне ей горло режь. Давай, Трегубович, полный вперед. Из неё натурально как брызнуло, фонтаном, будто трубу прорвало. Еле отскочить успел, а то бы сам умылся кровищей. А ведь людская кровь, даже бабкина кровь, не водица, её авансом пускать желающих мало. Ведь вы лично, человек солидный, опытный, авансом кровь не пускаете? Не станете её авансом пускать? Вот так… А он мне даже премии не дал, сука, крохобор. Как пачкаться, так Трегубович первый, а как до денег доходит, Трегубович подождет. Морда поганая этот Марьясов. Ненавижу его, жлоба.

– Расчет по окончании работы, – Васильев неотрывно наблюдал за подъездом. – Аванс он заплатил. А расчет сполна, расчет до последнего рубля обязательно получим, никуда Марьясов не денется. Подожди…