Книга Ликвидатор - Виталий Гладкий

Будь это так, они бы задумались, стоит ли вообще иметь со мной дело.

Я убил обоих. Безжалостно, тихо, внешне спокойно, даже успев уловить флюиды их предсмертного удивления – они были настолько уверены в невозможности защиты от нападения, что даже в агонии им казалось, будто дело сделано, а всепоглощающая боль – всего лишь временное недоразумение.

Я выбросил их за борт.

Несмотря на темную ночь, упавшие в море тела, казалось, на миг зажгли гребни волн. Дело было слажено, но в сердце все еще кипел гнев. Мне очень не нравилось, что на Волкодава охотятся как на безмозглого суслика.

Похоже, супруги Нельке и впрямь на старости лет стали считать себя непогрешимыми. Придется их разочаровать.

Киллер

Лайнер тряхнуло на воздушной яме, затем еще и еще, и наконец он вынырнул на свет ясный, до этого изрядно выкупавшись в молочно-сизом тумане, сверху напоминавшем безбрежную, засыпанную снегом целину, а снизу – стада фантастических пушистых травоядных, резвящихся на голубом лугу.

День уже сменился предвечерьем, и солнечный шар, изрядно округлившийся после обеда, сыто и безмятежно лежал в оранжевом гамаке, сплетенном из туч и висевшем над самым горизонтом. Под крылом бежала взлетная полоса аэродрома, а окрашенный в вечернюю позолоту город, казалось, встречал меня россыпями оживших конфетти – снующими по улицам разноцветными пятнышками автомашин.

Я наконец прибыл в Афины…

Перелет прошел без осложнений. Когда я первый раз увидел себя в зеркале туалета в аэропорту Катманду – до этого предусмотрительный Бхагат Синг не рискнул показать мне мое новое обличье, – то даже отшатнулся, не поверив своим глазам: на меня смотрел угрюмый житель гор в чалме, каком-то немыслимом сюртуке, шароварах и заросший густой, но коротко подстриженной бородой, которая просто не могла за неделю отрасти до положенных настоящему мужчине кондиций.

Впрочем, как я понял, и таможне и пограничникам было глубоко плевать на то, какой длины у меня волосы, что у меня в сумке и почему я, в отличие от остальных пассажиров международного рейса, молчалив до полной немоты.

Мой непальский паспорт не вызывал никаких вопросов, все печати и штампы стояли на своих местах, а кресло в бизнес-классе салона авиалайнера предполагало наличие у несколько странного горца достаточного количества монет, чтобы снять любые подозрения.

Нужно отдать должное пронырливому сикху – мой отлет прошел без сучказадоринки, за чем следили, как мне показалось, все сотрудники аэропорта – от начальника до грузчика. Интересно, уж не своим ли родным братом назвал меня Бхагат Синг, когда пробивал мне "зеленую улицу"?

Я летел через Арабские Эмираты. Так мне посоветовал Бхагат Синг: при транзите через ОАЭ не требуются обязательные в других странах прививки. Что мне, с моей "липой" и физиономией, хотя и бородатой, но мало похожей на лицо предпринимателя из Непала, было как нельзя кстати.

Языковые проблемы меня не волновали – из Катманду я вылетел в образе великого немого, а после Эмиратов мог уже говорить на любом наречии Европы, Азии, Америки и прочая, так как мои модные цветные шаровары и украшенные бисером башмаки с загнутыми кверху носами, вызывающие лишь нездоровый интерес у немногочисленного контингента модниц, не могли подвигнуть разношерстную публику в салоне самолета на попытку пообщаться с их обладателем – загорелым до черноты дикарем неизвестно какой национальной принадлежности, угрюмо и отчужденно перебирающим дорогие опаловые четки.

Кстати, этот древний раритет мне подарил Бхагат Синг уже в аэропорту, пустив слезу в огромный носовой платок из клетчатой материи размером с отрез на юбку шотландцу.

В полете мне запомнились лишь два момента: один – очень неприятный, другой – неожиданный, как и первый, но с хорошим зарядом положительных эмоций.

Когда лайнер оторвался от взлетной полосы аэродрома, меня вдруг обуял беспричинный страх. Я хотел даже вскочить, убежать куда-то, спрятаться, но сначала помешал предохранительный ремень, а затем я заметил сочувственный взгляд мужчины в годах, сидевшего в одном со мной ряду, через проход. Тогда я скукожился в своем кресле, сложил руки между колен и сцепил их с такой силой, что из-под ногтей выступила кровь.

Что-то черное, смертельно опасное поднялось из глубин моего сознания и едва не сожрало крохотные островки здравого смысла, полузатопленные половодьем боязни высоты.

Я боролся с собой до самих Эмиратов. Я очень боялся потерять сознание от ужаса и свалиться под ноги молоденькой стюардессе, которая и так посматривала в мою сторону с сочувствием и готовностью немедленно прийти на помощь.

Не думаю, что со стороны можно было определить степень моего испуга, но девушка, похоже, налетала немало часов и могла определить состояние пассажира с полувзгляда.

И лишь когда колеса шасси коснулись бетона полосы и лайнер покатил, замедляя ход, к терминалу, я с трудом разжал окостеневшие от напряжения пальцы и распрямил спину. Но полностью очнулся от наваждения, только ступив на земную твердь.

Наверное, таких, как я, чудиков через Арабские Эмираты прошло великое множество, и потому моя часовая медитация прямо на мозаичном полу аэропорта не вызвала не только интереса у пассажиров, но даже не удостоилась внимания стражей порядка.

А что касается приятных неожиданностей, то я узнал про себя очень интересную новость: оказывается, кроме скромных познаний в китайском и непальском языках, я владею еще немецким и испанским!

Уж не знаю, насколько хорошо, но когда я взял несколько иллюстрированных журналов, предложенных стюардессой, то прочитал их от корочки до корочки, мысленно поставив себе в несуществующую зачетку "удовлетворительно".

Правда, текста в этих журналах было негусто…

Гостиница, куда меня доставил таксист, находилась, прямо скажем, совсем не в аристократическом районе столицы Греции.

Какие-то кривые улочки, закоулки, едва не тропинки между домами были вымощены диким камнем, наверное знавшим не только лучшие времена, а и совсем иную эпоху, когда по ним прохаживался Аристотель, а возможно, Сократ или другие древние предки быстроглазых кудрявых мальчишек, едва не сваливших меня с ног при попытке завладеть моей скромной кладью в виде дорожной сумки, чтобы занести ее в холл.

Портье, в отличие от таксиста, истинного сына своей страны, был по-бычьи невозмутим, крутолоб и не понимал ни слова ни из русского, ни из испанского, ни из всех остальных языков, которые я только знал или предполагал, что знаю.

Он молча, сонно хлопая ресницами, выслушал мой монолог, а затем снял с доски за своей спиной кованый ключ размером с костыль для крепления рельс к шпалам и, покрутив его у меня перед глазами, международным жестом быстро-быстро потер большим и указательным пальцами свободной от кузнечнокустарного изделия левой руки.

Понимающе кивнув в ответ, я достал кошелек – все тот же приснопамятный мешочек Юнь Чуня, подаренный мне вместе с драгоценными камнями, – и вытащил оттуда пачку американских долларов.