Книга Я - не Я - Алексей Слаповский

И поневоле начнёшь читать другое что-нибудь в газете — чтобы отвязаться от этой колобродицы.

А другое и того хлеще: «Объединение разнобытовых услуг „Эра“ реализует траурные венки по Различным ценам (ОТ 11 ДО 28 руб.). Обращаться по адресу…» и т. п. Здесь бесят слова «разнобытовых» — уродство какое! и «реализует» — применительно к венкам. Вспоминается объявление на саратовском похоронном бюро «Ритуал»: «Кафе „Сюрприз“ организует поминальные обеды…» Мать вашу, люди, вы что? если вы устраиваете поминальные обеды — спасибо, конечно! — вы уж переименуйте кафе-то, остолопы!.. Вспоминаются похороны матери Фуфачёва… Вспоминаются похороны матери своей, к которой он после возвращения съездил-таки на могилку вместе с сестрой, сестра недавно пригласила на день рождения, пили, пели, ели, тоска, а больше всех ненавистен был бард, друг Георгия, который пел смешную песню, то есть он и голосом и мимикой, и шустрым бряканьем гитары показывал, что песня жутко смешная, хотелось же плеснуть ему чем-нибудь прямо в его кривляющийся рот; сестра говорит — стал мрачным! Георгий суёт книжку по ауввтренингу, — да пошли бы вы все!.. Гитару разве купить и играть себе вечерами, играть и играть.

К чёрту газету — сделал вид, что всё просмотрел и не нашёл ничего интересного. Отложил. Елена чай наливает и отрезает кусок яблочного пирога. Испекла, ждёт похвалы. Прекрасный пирог. Радио долдонит о современной жизни: новости и проблемы. Чей-то елейный голос: «Сейчас всем нам нужно задуматься о возрождении культуры, о возрождении святынь. Недавно я был в заброшенной деревушке, осталось всего несколько семей. Но какая там сохранилась церковь! Если её отреставрировать…» — и представляется деревушка на угоре, и речка там, и лес, но осень, слякоть, сгорбленная старуха выходит из дома с ведром, бредёт к колодезю, опускает ведро на «журавле», достаёт, перебирая сухими руками. Господи, отчего так тошно-то? Выключить радио.

Телевизор бесит ещё больше, поскольку к слуховым раздражителям прибавляются зрительные. Гнетёт публицистика с её анализом несчастной жизни, хочется крикнуть: да знаю я, знаю! Информация со всех сторон, изо всех стран — и каждое слово как щелчок по больному месту, даже если сообщается что-то нейтральное, даже если приятное: в стране такой-то, городе таком-то открыт театральный фестиваль, честь открыть его предоставлена советским актёрам и т. п. Какие фестивали, какая честь, о чём вы? Морочите друг другу головы, веселитесь, идиоты, радуетесь — чему? Неделин смотрит в программе, не будет ли чего лёгкого? Ага, вот музыкальная передачка, вот комедия, именно такая, какую хочется увидеть: глупая, лёгкая. Но и музыкальная передача разбередила с первых минут: поёт, играя глазами и совершенно голыми ногами, певица, и Неделин, раньше тихо и смирно позавидовавший бы тому, кого любит эта миловидная-таки певичка, сейчас злится, не веря бодрости её припрыгивании и ужимок, не веря в искренность её белозубой улыбки, не веря заманчивости нарисованных глаз; врёшь, милая, врёшь! — у тебя за плечами спаньё со всеми подряд ради выхода на эстраду, ради показа по телевизору, у тебя семь абортов, гинекологические неприятности, головная боль, любовник-извращенец и муж-алкоголик, и дочку ты сдала в Дом малютки, и как ты ни пытаешься заработать, а колготки-то сама себе штопаешь, знаю, знаю-поэтому не ври, зачем врать? Комедия, ожидаемая с нетерпением, облегчения не приносит, вместо того, чтобы вникнуть в похождения героя думаешь о том, насколько неприятно было ему, например, падать в холодную воду, как надоела ему во время съёмок эта катавасия — и насморк заработал, из-за которого нельзя несколько дней играть в театре, ведь совмещать приходится, и давление поднялось: не молоденький уже, и режим не позволяет выпить водки с перцем да полежать три дня. Или вместо действия следишь за массовкой, толпящейся на задворках кадра: вон паренёк старается, изображая удивлённую толпу, хочет, чтобы в артисты взяли, вон кто-то тощий без зубов — нанялся в массовку ради похмельного рубля, а жара на всех давит, это видно, все обливаются потом и клянут режиссёра, заставившего в десятый раз делать одно и то же. Глупо, грустно, гадко. Что? Жена что-то говорит, Неделин старается понять её речь и ответить, но ничего не понимает, смотрит только на её шевелящиеся губы и вспоминает, какая на них утром была помада, ведь, кажется, была какая-то или она не красит губы, нет, вроде красит, но какой? — алой? тёмно-красной? светло-розовой? — Неделину хочется спросить, но слишком уж идиотским будет вопрос. Завтра утром не забыть посмотреть. Бедные женщины, сколько усилий, чтобы быть красивее, а толку — шиш. Но почему она, едва придя домой, тут же стирает помаду (если была помада) и смывает тушь с ресниц, тушь есть наверняка, это он точно знает, без неё лицо у Елены становится совсем Другим, — а почему не красятся мужчины? Нет, действительно. если они причёсываются, чтобы казаться лучше-то почему бы и не красить глаза и губы? Хотя, говорят, уже красят.

Так, думая о постороннем, Неделин досматривает комедию до конца. Пришёл старший сын Виктор, который заканчивает школу в этом году, и с ним давно уже надо бы побеседовать по родительскому долгу. Неделин подходит к Виктору, заводит разговор о планах, Виктор отвечает туманно и нехотя, чему-то усмехаясь; над отцом, что ли, смеётся? — за что? Запальцев уверял, что у них были прекрасные отношения — на какой почве, спрашивается? Ты не хочешь всерьёз подумать о своём будущем, говорит Неделин, а пора, давно уже пора — и сам с отвращением слушает свой голос, комкает воспитательную беседу, машет неопределённо рукой: живи, мол, как знаешь.

Опять садится перед телевизором, смотрит не видя и слушает не слушая, душно на душе. Голос Серёжи, Сергей Сергеича, шестиклассника, который кажется спасением: «Пап, не поможешь задачку тут…». Неделин спешит к Сергей Сергеичу, подсаживается, треплет за вихры: «Эх, недоумок!» — начинает объяснять — вдруг запутывается, начинает сначала и кое-как, с пятого на десятое постигает суть задачки, а затем, уже сердито, разъясняет сыну, швыряя ему тетрадку: «Головой работать надо, дебил!». Через минуту уже стыдно, хочется подсети к сыну: извини, брат, я просто не в настроении сегодня, — но что-то мешает. Не гордость родительская, а понимание, что это будет ненатурально, и Сергей Сергеич почувствует, отдалится ещё больше. С Запальцевым они за город выезжали на машине, собирали грибы, но это, между прочим, смертельное занятие, в газете вон пишут, что сейчас отравляются даже съедобными грибами: отравлена почва, отравлены подземные воды, всё отравлено, сидите дома, детки, так оно спокойнее. Все сидите дома и не ахайте, что плохо, — будет хуже! С другой стороны, сейчас бы груздя солёного под холодную водочку. Замечательно! Сидишь так у костра, рядом ружьё валяется, в этом самом, как его…

Лен, как сумка охотничья называется?

Какая сумка? Патронташ?

Какой патронташ, ну куда складывают там дичь и всё такое?

Не знаю.

Тебе просто подумать неохота. Филолог называется!

Чего ты злишься? И зачем тебе это нужно?

Отвяжись!

Кто привязывается?

Как же она называется, вот пропасть-то! Рюкзак, сидор, бурдюк, чемодан, совсем чепуха, какое-то сложное слово, труднопроизносимое… Как же… Как же… У Неделина даже голова начинает болеть, ходит нервно по комнате; нет, это нестерпимо, хватает куртку.