Книга Фарландер - Кол Бьюкенен

— Простите. Я, похоже, перепил и забыл, что передо мной не мальчишка, а мужчина.

Киркус промолчал, продолжая сверлить Бушрали гневным взглядом и с удовольствием наблюдая за его жалкими попытками оправдаться.

Воцарившуюся тишину нарушил Синимон.

— Полагаю, вам надлежало бы не признаваться в этой слабости, а избавиться от нее, — строго заметил он.

— Я, в отличие от некоторых, истину не разбавляю, — язвительно ответил Бушрали и, умерив тон, обратился к Киркусу: — Эти кочевники, занзахарцы, занимаются разведкой тысячу лет и уже давно достигли совершенства в этой области. Обманывать их долго не получится. Агенты Эль-муда — вот на ком держится монополия Занзахара. Если мы задумаем вторжение в Халифат, они проведают об этом раньше нас самих. Обсуждая такого рода вопросы вот так открыто, даже здесь, среди самых верных, мы уже говорим лишнее.

— Вот почему мы и не идем дальше разговоров, — вмешалась, не повышая голоса, Сашин. — Никаких планов в отношении Занзахара у нас нет и быть не может. — Говорила она вполне вроде бы искренне, но даже Киркус видел — мать что-то утаивает. Он недоверчиво хмыкнул, за что тут же удостоился молчаливого упрека, и поспешно скрыл улыбку, впившись в сочную мякоть пармадио.

— Ты, может быть, забыл, чему учит нас история, к постижению которой я так рьяно тебя направляла? — выговорила она. — Забыл, как пал задушенный петлей эмбарго Маркеш, когда попытался прибрать к рукам Свободные порты, а заодно и производство пороха?

Киркус хорошо знал историю, но на приманку не поддался и только молча смотрел на мать, продолжая жевать фрукт.

— Враги поглотили его без всяких пушек за всего лишь десяток лет. Тебе бы стоило это помнить, сын мой. Маркеш был далеко не слаб. Созданная им торговая империя оказала настолько сильное влияние, что даже сейчас весь Мидерес говорит на их языке, торге. Если бы не они, мы до сих пор пользовались бы железными бочками вместо пушек и пустотелыми трубками вместо винтовок. И все же Маркеш пал. Неужели ты полагаешь, что мы полностью застрахованы от такой же беды?

— Мы — Манн. Они — нет.

— Да, мы — Манн. Но это не означает, что у нас нет слабых мест, что мы неуязвимы. Может быть, тебе стоило бы иметь это в виду во время недавнего Кулла?

Больше она ничего не сказала. По крайней мере, в присутствии посторонних.

Киркус бросил корку проходившему мимо рабу и вытер руки о сутану. Разговор перешел на другие темы.

Узнав о том, что во время Кулла он убил женщину, носившую печать, мать не просто рассердилась, а разгневалась, причем настолько, что даже ударила его.

— Неужели ты думаешь, что они не попытаются добраться до него даже здесь? — кричала Сашин, обращаясь к Кире.

— Пусть попробуют, мы готовы ко всему, — возразила старуха. Киркус подслушивал за дверью. — Успокойся. Мы никогда бы не поднялись так высоко, если бы боялись каких-то рошунов. Беспокойство из-за пустяков — слабость. Тебе нужно очиститься от слабости.

Сам Киркус никакого беспокойства поначалу не испытывал. Кулл изменил его. Привычная, обыденная самоуверенность окрепла и упрочилась до такой степени, что все поступки, как мелкие, так и более весомые, представлялись ему теперь полностью обоснованными и оправданными. Он знал, на что способен, знал, что собственными руками забрал чужую жизнь, подчинил волю поставленной задаче, и это оказалось не так уж трудно. Он ощутил наконец-то — пусть всего лишь на миг — подлинный вкус божественной плоти.

По возвращении домой Киркус надеялся, что Лара уже ждет его и что она, увидев перед собой не юношу, но зрелого мужчину, бросится в его объятия со слезами покаяния и счастья. Чего он меньше всего ожидал, так это продолжения прежней враждебности.

Отвергнутый, Киркус стал все чаще уединяться в личных покоях, отказываясь принимать старых друзей. Все чаще мысли его обращались к печати, болтавшейся на шее мертвой девушки. Все чаще из памяти всплывали рассказы о рошунах, окружавшие орден невероятные легенды. В такие минуты в животе начинали извиваться змейки тревоги и страха, а обретенное лишь недавно ощущение всемогущества таяло и слабело.

Он говорил себе, что впереди другие Куллы и очищения. Он почувствует их снова, силу и власть, укрепится в этом чувстве и в конце концов проникнется им полностью, сольется с ним воедино. Но гнетущая тревога все равно не уходила, и, лежа по ночам в пустой комнате, Киркус вслушивался в ту тишину, что и не тишина вовсе, а какофония звуков, слишком тихих для человеческих ушей.

Он посмотрел на свои влажные от липкого пота руки. Ноздри забились пылью, принесенной ветром с арены.

Надо умыться.

Киркус повернулся, чтобы извиниться перед матерью и гостями, но увидел входящего в приемную священника Хиласа.

— Госпожа, народ взывает к вам, — объявил он с поклоном.

Все разговоры мгновенно прекратились. И действительно, голоса на арене уже слились в едином ритме, громыхающем с такой силой, что Киркус ощущал его нутром.

— Что ж, идем порадуем их, — ослепительно улыбнулась Сашин.

Киркус снова вытер руки о рясу и, вздохнув, последовал за матерью. Священники потянулись за ними.

Стоило Сашин появиться на балконе, как трибуны взревели всеми ста тысячами глоток. Она подняла руку, приветствуя их, и в этот момент Киркуса как будто подхватила и вознесла на гребень волна возбуждения.

Безоблачное голубое небо, яркое солнце и приятная прохлада на императорской трибуне, предназначенной для Святейшего Матриарха и высших жрецов. Внизу, на песчаной арене Шай Мади, стояли, сбившись в кучку, обнаженные и скованные цепями мужчины и женщины. Это были еретики, собранные по всей Империи и схваченные на месте преступления, в момент обряда старой религии — скрытного знака, обращенного к духовным богам, молитвы Большому Глупцу, — по доносу соседа или даже родственника.

Были среди них и обычные бедняки, бездомные и увечные, те, что не могли позаботиться о себе. Такие люди считались неудачниками в глазах Манна, паразитами и швалью, безнадежно далекими от божественной плоти.

Клеймение уже началось. Занимались этим мрачные инквизиторы Синимона, одетые в белые рясы члены секты Монбари. Далее пути преступников расходились: одних ждала ссылка в соляные копи Верхнего Чара, где им предстояло провести остаток короткой жизни в непосильном труде; других — рабское существование в городах Империи на положении работников и даже сексуальной

обслуги. Самые бесполезные были обречены развлекать толпу здесь, на арене.

Работа шла быстро и закончилась, как только Сашин подняла руки, приветствуя собравшихся. Уставшие, потные инквизиторы остановились, держа наготове веревки и раскаленные клейма и ожидая слов Святейшего Матриарха. Толпа тоже умолкла.

Чистый, высокий голос Сашин разнесся по трибунам. Она говорила то, чего они ждали и что желали услышать от своего Святейшего Матриарха: что они все едины в своей приверженности Манну, что их трудами построена великая Империя. Они все победители, провозгласила Сашин, потому что помогли распространить истинную веру, и что, когда смерть заберет их, они все равно останутся победителями.