Книга Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана - Сара Камерон

в других регионах Советского Союза в годы коллективизации, московское руководство ответило на общественный катаклизм самыми безжалостными методами: чтобы помешать бегству голодающих, границы были закрыты, беженцы подвергались проверке и надзору, голодающих людей выселяли из городов как «нежелательные элементы», а некоторые районы республики «заносились на черную доску», что означало полный запрет торговли и поставок продовольствия730.

Однако Москва была не в силах контролировать этот кризис. Врачи предупреждали, что по уровню развития современной медицины Казахстан уступает большинству регионов страны, и призывали партию направить больше ресурсов на развитие общественного здравоохранения и программы вакцинации в республике, но чиновники, поглощенные головокружительной программой государственной модернизации, проигнорировали эти предупреждения731. Вместе с голодом по степи распространились такие болезни, как тиф, оспа, холера и туберкулез, и сравнительная недоразвитость региона увеличила масштабы бедствия. Чтобы поесть, голодные люди убивали последних животных, и численность скота в республике продолжала стремительно сокращаться, ставя под вопрос статус Казахстана как главного поставщика мяса для Москвы и Ленинграда. Животных теперь не хватало и для обработки полей, поэтому колхозники были вынуждены засеивать поля вручную, а чиновники начали покупать скот в Китае. Козлом отпущения за срыв мясо- и хлебозаготовок стал Голощёкин: в разгар кризиса его сняли с должности и заменили на армянина Левона Мирзояна.

На первых порах язык советской национальной политики играл свою роль в войне против кочевого образа жизни, поскольку московское руководство объявляло искоренение номадизма благотворным для национального развития казахов в Советском Союзе и для хозяйственного развития Казахстана. Но поток беженцев в соседние советские республики ярко продемонстрировал противоречие между советской политикой национального строительства и советской сельскохозяйственной политикой. Желание местных жителей изгнать из своих республик «иностранных» казахов приводило к яростным столкновениям, а чиновники этих республик протестовали, заявляя, что предложения поселить казахов там, куда они бежали, противоречат «национальным» правам данных республик. Если национальное размежевание 1924 года привело к институционализации связи между национальностью и территорией, то кризис беженцев способствовал закреплению этой концепции на местном уровне732. Однако он же продемонстрировал, что дискурс национальности – могучее орудие и Москва не всегда в силах его контролировать. В 1934 году голод наконец закончился – благодаря тому, что республиканские чиновники приложили усилия для восстановления стад, для борьбы с распространением эпидемий, а также для решения вопроса беженцев. Но даже выжившие в этой катастрофе еще долго и мучительно вспоминали ее.

КРИЗИС БЕЖЕНЦЕВ

Осенью 1931 года экономика Казахстана была в руинах. Численность скота продолжала стремительно падать. ЦК, запоздало признав размах бедствия, учредил комиссию для изучения вопроса, которую возглавил Алексей Киселёв, секретарь ЦИК РСФСР, в 1928 году расследовавший Семипалатинское дело. Комиссия выяснила, что за два начальных года первой пятилетки Казахстан потерял ошеломительные 28,7 миллиона голов скота, почти 70% всех своих стад. Пытаясь снять ответственность с московского руководства, комиссия заключила, что в этих потерях в большой степени виновны казахи, продававшие и резавшие свой скот (с точки зрения комиссии, это было его «разбазариванием»), а также что сыграли роль ошибки местного руководства733. С учетом экстренности и неотложности проблем, предложения комиссии Киселёва явно не были адекватными: рекомендовалось создать еще одну комиссию, которая, объехав весь Казахстан, представит ЦК свои рекомендации734.

В самой республике чиновникам пришлось иметь дело с другой проблемой, которая, впрочем, была тесно связана со стремительным снижением численности скота, – с проблемой бегства населения. Как показала предыдущая глава, в 1928 году, с кампанией по конфискации, началась первая волна бегства, направленная в основном в сторону Китая. К концу 1931 года, когда голод усилился, казахи все чаще стали бежать в другие регионы Советского Союза, и это бегство становилось все более отчаянным. На первых порах большинство казахов бежали на север, в РСФСР, главным образом в Западную Сибирь и в Среднее Поволжье – регионы, игравшие важную роль для путей сезонной миграции некоторых казахов Среднего жуза. Но голод делался практически всеобщим, и многие беженцы стали уходить на юг – в южные области Казахстана, в Узбекистан, Киргизию и Туркмению. Переживший голод Дуйсен Асанбаев, с которым мы встретились в начале главы, вспоминал бесчисленных арқа қазақтар, или казахов из Центрального и Северо-Восточного Казахстана, заполонивших южные области республики, где Дуйсен жил со своей семьей735. Некоторые устремились по знакомым дорогам, освоенным во время предыдущего голода, – в частности, в Ташкент, куда стекались голодающие беженцы в годы Гражданской войны. Даметкен Шотбаева, пережившая голод, вспоминала, что по обочинам дорог, ведущих в Ташкент, лежали трупы казахов, не дошедших до города736. Другие продолжали спасаться бегством в Китай и, гораздо реже, в более далекие иностранные государства – Иран и Афганистан.

На первых порах некоторые беженцы брали с собой скот и семейное имущество. Но к зиме 1931/1932 года большинство беглецов не имели уже ничего, и в источниках подчеркивается их нужда и обездоленность. Один из чиновников Западно-Сибирского края писал: «Как общее правило, казахи идут значительными группами, плохо для наших условий одеты, без каких-либо продовольственных запасов»737. В другой части того же края заведующая районным женсектором отметила: «Эти казахи целыми днями бродят из двора во двор, просят подаяния, но им не дают и гонят и даже не пускают обогреться, потому что они все обмерзли, вши, полуголые, еле-еле живые»738. Полное обнищание беженцев, уходивших на юг, начнется позже, однако к зиме 1932/1933 года их уже описывали подобным же образом. Сейткали Мендешев, вернувшийся из московского изгнания и ставший во главе республиканского Наркомата просвещения, писал: «Они превратились в неорганизованную, голую, голодную, нищенствующую, в буквальном смысле этого слова, массу. Они стихийно двигались по всем районам Кара-Калпакии, покрывая пути своего движения свежими могилами, а часто и трупами»739.

В поисках еды беженцы стремились в города, на железнодорожные станции и на строительство промышленных объектов. Пять спецпереселенцев, живших в Павлодаре, писали в Президиум ЦИК: «Из районов голод гонит в Павлодар все новых и новых голодающих. Обессиленные люди тянутся по всем дорогам и гибнут в пути»740. Как сообщал представитель отдела цветных металлов, на Балхашских медных рудниках сотни беженцев толпились у рабочей столовой, сражаясь со спекулянтами и торговцами в надежде получить продовольственные карточки741. Ужасные сцены можно было увидеть из окна поезда: Камил Икрамов вспоминал, как, путешествуя со своим отцом, Акмалем Икрамовым, первым секретарем ЦК КП(б) Узбекистана в 1929–1937 годах, он увидел на станции Казалинск «скелеты, живые скелеты с маленькими детскими скелетиками на руках»742.

Беженцы селились на железнодорожных станциях, в покинутых зданиях, в церквях. Если они не могли найти укрытия, то жили