Книга Под фригийской звездой - Игорь Неверли

о «легионах Пилсудского» и то, что грезилось ему в «ковчеге» в Козлове: белая мраморная лестница, маршал Пилсудский, вручающий ему боевой орден, и тому подобная лирика. Он смотрел хладнокровно на учебный плац, на капралов — как они измываются на людьми! — и говорил себе: ничего не поделаешь, через это нужно пройти, в армии, как и всюду, труднее всего начало, потом нацеплю капральские лычки и сам буду других гонять.

Словом, из Щенсного такого, каким он пришел в армию, можно было еще сделать служаку унтера, но из него сделали болвана, придурка и внутреннего врага. Самое плохое обмундирование, самые гнусные работы и чуть что — гауптвахта, чаще всего безо всякой причины. «Нет, — думал Щенсный, — они сговорились. Но почему именно против меня?»

Справедливости ради надо сказать, что у поручика Гедронца всем солдатам жилось по-собачьи; это был этакий Наполеон из захолустья, гонял нещадно и откалывал старые номера с пуговицей, пришитой орлом вниз, или с оторванной подковкой — он, мол, только глянет, а уже все видит, все знает, истинный господь бог седьмой роты! А в самом деле ничего он не видел, ничего не знал, и все эти штучки ему готовил старшина Мотовилло. Тот в свою очередь с мордой тупой и широкой, как лошадиный круп, жалел только своих свиней, которых откармливал на солдатских харчах, людей же презирал и ржал от радости, когда удавалось кому-нибудь насолить.

Разумеется, когда Гедронец, Мотовилло, взводный, командир отделения — словом, когда весь командный состав начал скручивать Щенсного в бараний рог, для него получалась уже не армия, а ад какой-то, вроде Освенцима…

«Что такое, — ломал он голову. — Почему они все взъелись на меня? Должна же быть причина!»

А надо сказать, что вместе с ним прибыл в полк еще один парень из Влоцлавека, Клюсевич Леон. Они встретились в первый же день, на перекличке призывников, и кинулись друг к другу, как земляки, ведь Леон до армии работал у Грундлянда, на сталепроволочно-канатной фабрике.

На перекличку пришел Гедронец, прогуливался перед строем, выбрасывая ноги, словно хотел стряхнуть грязь с сапог, и так смотрел на Щенсного, будто только его и искал. Щенсный отвечал ему смелым взглядом — что ему какой-то поручик с подбитым глазом? Но тот остановился и спросил:

— Откуда у вас этот рубец на шее?

— От бритья, пан поручик. Я спешил и порезался во время бритья.

— Порезался, — ехидно повторил поручик. — Такой порез может потом дорого обойтись.

Он отошел и стал шептаться с начальником полковой канцелярии, показывая на Щенсного, а Леон буркнул, что из этого может получиться «трилогия» и пусть Щенсный смотрит в оба, потому что это не кто-нибудь, а Гедронец и он будет мстить.

— За что мстить? — спросил Щенсный, но Леон сжался, словно улитка, и стал юлить, говорить, что сболтнул просто так.

Они держались вместе, пока их не разделили. Щенсный, как кур во щи, попал к Гедронцу, а Леону повезло — его определили во взвод связи.

И вот, некоторое время спустя, вспомнив слова Леона, Щенсный пошел к нему. «Раз он уже на первой перекличке говорил о какой-то мести со стороны Гедронца, значит, ему что-то известно». Но Леон ничего не знал, ничего не помнил и вообще, казалось, хотел, чтобы Щенсный оставил его в покое. Под конец он спросил:

— Ты Сташека Рыхлика знаешь?

— Знаю, а что?

— Ничего. Это мой приятель. Писал о тебе.

Щенсный понял: Рыхлик — «красный», а значит, и Клюсевич тоже. Тот, видно, предостерег, и поэтому Леон теперь так виляет, еще бы! Щенсный же холуй! Избил Рыхлика на Масляной улице. Потом его прогнали с лесосклада якобы за подслушивание — кто знает, в чем еще его подозревают?

Говорить было не о чем, и Щенсный ушел от Леона, даже не попрощавшись.

А несколько дней спустя, на политической беседе, Гедронец представил роте внутреннего врага. Он говорил о внутреннем враге, с которым необходимо бороться, который есть везде, даже в армии, даже среди них, и в качестве примера указал на Щенсного.

Если б поручик назвал его китайцем, и то было бы понятнее! Как-никак, он жил в «Пекине». Но врагом родины? По какому праву?

Щенсный хотел возразить, но поручик крикнул «кру-у-гом!», здесь, мол, не митинг, и снова за свое: нельзя поддаваться подстрекательству, главное для нас — бог и отечество, мы стоим на страже границ и порядка.

Щенсный дождался его у выхода из казармы и, козырнув, попросил объяснения; Гедронец оглянулся кругом, не видит ли их кто, и как накинется на Щенсного: неужели он думает, большевик этакий, что можно безнаказанно бить офицера?! Он не выйдет живым из его роты. Ему отсюда одна дорога! — на кладбище.

Поручик отвернулся и зашагал прочь, а Щенсный остался стоять обалдело, с рукой под козырек.

Теперь, когда сам командир прикрепил Щенсному ярлык «внутреннего врага», над ним мог измываться каждый кому не лень. А поскольку он тоже спуску не давал и, вместо того чтобы искать поддержку, искал правду и со всеми ссорился, то его травила вся рота. Одни издевались над ним, чтобы угодить начальству, другие — потому что он им нагрубил, третьи, наконец, — от скуки, просто чтобы позабавиться.

Полк был запущен материально и морально. По ротам сновали еще призраки всех трех армий: царской, прусской и австрийской. Щенсный стоял в полной выкладке по стойке смирно, с четырьмя кирпичами в рюкзаке, и у столба, и у стенки на одной ноге, с правой ступней и левой рукой, связанными бумажной цепью. По приказу он приседал и прыгал, как лягушка, вокруг спальни с винтовкой наперевес.

Придумывали все новые развлечения. Гедронец затеял уроки бокса. Для всей роты, наглядно, то есть на Щенсном. Тот схватил десяток-другой ударов, но поскольку сам дрался, можно сказать, с пеленок, то на одном из уроков изловчился и так нокаутировал поручика, что тот едва поднялся с пола.

Тогда Мотовилло, лучше всех в полку владевший штыком, самый длинный из всех, так как рост у него был два метра с лишним, — этот Мотовилло стал бодать Щенсного штыком, разумеется тоже в рамках наглядного обучения. Хотя они сражались в фехтовальных костюмах, Щенсный уходил с этих показательных уроков избитый, униженный, задыхаясь от жажды мести.

Поначалу все забавлялись, но потом постепенно стали замечать, что это никакие не игрушки, не цирк, а подлинный поединок двух подлинных врагов.

Каждый раз, когда Мотовилло его вызывал, Щенсный хватал винтовку и, съежившись, выдвинув вперед побледневшие лицо, нацеливал на старшину жало штыка.

Все большее количество зрителей собиралось на эти бои, и постепенно издевательское гоготанье стихало. Это уже не было смешно.

Затравленный,