Книга Тайная сторона Игры - Василий Павлович Щепетнёв

провинции, ну, и картинки найдет, если случится. А не случится, тож ничего страшного, подумаешь, четырнадцать полотен конца девятнадцатого — начала двадцатого века. Не Рафаэль. Наши революционные художники новые нарисуют.

Товарищ Оболикшто — человек с понятием. Раз уж подчиненный ему следователь понадобился для выполнения особого задания — пусть выполняет. Да, кстати, и от МУСа поручение — посмотреть, как там товарищ Лютов с подчиненными. Давно уже послан на подмогу продотрядам, а все никак не вернется. Видно, погиб за дело революции. Разузнать, где и как — и покарать виновных.

Кляйнмихель настоятельно посоветовал ехать — после дела с пропавшими эшелонами на Арехина мог кое у кого остаться зуб, вернее, тысячи и тысячи острых зубов. Зерно-то было оплачено, а он сделку сорвал. И хотя противная сторона вины на Арехине не видела, как на человеке служивом, подчиненном, но лучше поберечься. Кому хочется повторить судьбу Сигизмунда Викентьевича? Хорошо, что дело это взяло себе Чека. А как не взять? В личном сейфе полтора фунта необработанных алмазов, все один к одному, без изъяна, шесть с половиной карат — и наполовину изъеденный труп вождя, пусть средней руки, но вождя. И изъели его не тигры, не львы, как первых христиан, а крысы, шептали несознательные, но голодные москвичи. Нет, лучше в деревню, в глушь, в Воронеж. Тем более, и поезд кстати нашелся.

Анна-Луиза проснулась. Она ещё лежала, закрыв глаза, но Арехин знал — не спит. Ничего, пусть понежится.

Короля играет свита, и все в поезде, особенно ближайшее окружение, получили строжайший приказ вести себя с Арехиным, как с председателем Реввоенсовета, причем не только при личном общении, но и заглазно тоже. Вдруг на поезде под видом солдата едет террорист? Пусть думает, что Вождь здесь, в своем вагоне. А что с дамой, так это дело житейское. И вообще, дама — товарищ по революционной работе, секретарша, и худо будет тому, кто подумает дурное. Приказ понятен? Выполняйте!

Зная, как Троцкий наказывает за невыполнение приказа, все старались не за страх, но за жизнь. Алексеев (не экс-начальник штаба Ставки экс-императора, а Станиславский) был бы рад такой игре несказанно. Впрочем, говорят, он консультирует вождей, помогает советом, может, и этот поезд — его постановка?

Ванной в вагоне не было, но душ действовал. Вот и замечательно. Хорошо быть царем, хорошо королем, но и Троцким поездить недурно. Без задержек твой путь, стоит только взглянуть — и всегда будет чистая урна.

Потом он и Анна-Луиза завтракали — совсем по-семейному. Он в халате, она тоже, да ещё с мокрой после душа головой. Поев, неспешно переоделись, приоткрыли окно (Арехин даже очков темных не надел, ничего, голова почти не болит) и стали отдыхать. Анна-Луиза заметила, что в России совсем не так скверно ни с поездами, ни с едой, ни с обслуживанием, особенно если смотреть из наркомовского вагона. Арехин согласился, добавив только, что, к сожалению, в наркомовском вагоне они будут ехать только до Берёзовой Рощи. Это станция такая. Роща, впрочем, тоже есть.

Тут как раз деликатно постучался вестовой и предупредил, что Березовая Роща будет через четверть часа.

Вот и сказке конец.

Хотя и жизнь вышла не хуже сказки: на станции их ждал «руссобалт» прямо у вагона. Операция «двойник» продолжалась: если в Воронеже нехорошие люди мечтают покуситься на Троцкого, то будут думать, что тот, из хитрости, остановится прямо перед городом и пересядет в автомобиль, а поезд на вокзал пустит пустым. Тут-то в автомобиле его и подстрелят.

Но — не подстрелили. То ли разгадали хитрость, то ли запутались окончательно, а, скорее всего, никто в Троцкого и не хотел стрелять, потому как знал — только выстрели, попадешь, попадешься, неважно, а всю улицу перевешают. И две соседние. Террора много не бывает, говорил товарищ Троцкий.

Был и другой вариант: те, кто мог бы организовать покушение, прекрасно знали, что ни в поезде, ни в «Руссобалте» нет никакого Троцкого, вместо него на казенный счет путешествует обыкновенный обыватель, своего рода Хлестаков. В это Арехин верил больше всего, даже не верил, а знал наверное, потому и Анну-Луизу взял с собою, и браунинги-спесиали держал на предохранителях.

Везли их без особого шика, но снегу на улочках было совсем мало (растаяло было подчистую, да вчера чуток нападало, сказал шофер). На Большой Дворянской, которую срочно переименовывали в Улицу Великих Вождей (что бы никого лично ненароком не обидеть), у гостиницы «Бристоль» их высадили. Гостиничная прислуга мигом перенесла вещи в номер (вещей было немного), так что воронежские обыватели, видевшие это, пребывали в полной уверенности — в город прибыло очень-очень важное лицо.

Но куда оно делось потом, не знал никто.

Так рождаются легенды.

Арехин же вместе с Анной-Луизой, одетые, как подобает начинающему провинциальному врачу и его молодой жене, вышли с главного хода, заметные всем, но оттого почти невидимые. Эка невидаль, только добрый люд отвлекают. Пара обывателей все-таки подошла поближе, вгляделась в личность. Нет, нисколечко на Троцкого не похож. Стрижен коротко и гладко, безбородый, и в движениях, и в манерах ну ничего демонического.

Нашли извозчика, долго торговались, чем отмели последние подозрения (Троцкий, поди, вытащил бы наган, да в лоб! — Да у Троцкого личный броневик из Америки на резиновом ходу, нужен ему твой извозчик!) и поехали к агрономическому институту. Путь был неблизкий, институт стоял у черты города, оттого-то и торговался извозчик, желая слупить с приезжих побольше, но, услышав привычное воронежское словосочетание, сник и согласился на цену обыкновенную, для своих.

Пока ехали, революционных преобразований особенно не заметили. Ну, три-четыре кумачовых полосы выгорали на ветру, а что на них было написано — не понять. Писали, естественно, мелом, и все сдуло, смыло, заполоскало. Кресты на церквях посбивать не успели, и тяжело, и высоко. Разрушений особых тоже не наблюдалось, хотя осенью и в губернии, и в самом Воронеже шли бои. Вон, видите виселицу? Это Круглые Ряды, раньше здесь торговали, а теперь вешают. Белые придут — красных вешают, красные — белых. Шкуро, он вешать вешал, но жечь не жег. Думал, для себя город взял, для белых, в смысле. Ну, а когда его красные выбили, тоже вешать вешали, а жечь не жгли. Сейчас уже и не вешают, эти с Рождества висят. Продразверстке противились, торговать хотели. Пролетарского в городе пока маловато, живут больше мещане, ремесленники, торговый люд, некоторые даже от реки кормятся. Ни Путиловских заводов, ни Мамонтовских мануфактур, ни домен, ни шахт. Всяк о земле мечтает. Десятинку, три, пять. Лишь бы на