Книга Я ухожу, любимый - Марика Крамор

Глава 44

Если до этого момента отца я слушал с некоторым интересом, отмечая в нем странное участие и непривычный отклик, то сейчас вся ценность нашего разговора для меня оказалась утеряна навсегда. Пустышка.

— Ну извини, что твоя семья оказалась не такой, какую ты себе нарисовал. Разве ты не сам в этом виноват?

Отворачиваюсь.

— А причем здесь это?

— При том, что жаловаться уже не надо. Тебя на матери жениться под дулом пистолета никто не заставлял. И разводы все еще не запрещены. Тем более что она просила. Много лет просила. Была бы смелее, давно бы ушла от тебя. И ни я, ни Гелена ее бы не осудили.

— Я тебе не о том сейчас говорю, сын.

— А я о том. И да, я точно понимаю, что конкретно имею в виду. Ты хотел образцовую жену и детей? Но первый блин вышел комом, и у тебя все получилось только со второго раза? Какая жалость, отец.

— Акрам, ты сейчас не прав.

— А ты? А… ну да, — прищелкиваю языком для пущего эффекта, — ты же у нас всегда прав, даже если совершаешь роковые ошибки. Твоя жизнь — твои правила, не отрицаю. Но только мне не нужно толкать свои принципы, ладно? Я не такой, как ты. И не надо говорить, что у нас с Зорей ничего не выйдет. Даже если не сложится потом, я смогу отпустить и не стану додавливать и ломать. Все было в твоих руках. Но ты давно лишился и сострадания, и сочувствия, и уважения нашей семьи. Не отрицаю, мы оба с тобой ошиблись. Но ты свою ошибку возвел в ранг оправданий, а я свою — признал.

Дед мне рассказывал, что отец долго добивался согласия на брак. В конечном итоге добился. А ради чего я не понимаю до сих пор. Если ему в другом месте и в другой семье лучше, чем с нами, там бы и жил.

Я, пожалуй, слишком многое перенял от отца… и сейчас это особенно четко осознаю.

Но все. Больше я так не хочу. И оправдать его не могу тоже. Моим рассветом и пробуждением ото сна стала Зорина. Она разбудила меня и заставила сохранить свет души. Отца — никто. Не берусь выносить приговор ни ему, ни матери, но жить, как они, я решительно отказываюсь.

Я свою женщину люблю. И свою семью хочу видеть счастливой.

— Акрам. Когда чувства не взаимны, это очень тяжело, понимаешь, это сейчас кажется, что легко. Но на самом деле это подтачивает изнутри. Регулярно. Не стоит совершать опрометчивый шаг.

Отец все еще горячо пытается донести до меня свою правду, но для меня она — пустой звук.

— Спасибо, что приехал, — подвожу я черту нашему обмену опытом, — я пойду узнаю, как там дела. Ты езжай. Если интересно, в каком состоянии будут твои внучка и сноха, могу в смс черкануть.

После этой беседы уверенности во мне прибавилось. Ждать значит ждать. Буду сидеть здесь сколько нужно. Только меня ж не пустят, наверное, после операции ни к дочери, ни к Зорине.

Новостей никаких нет. Хм… говорили операции не затяжные. А не затяжные… это сколько? А если все же затягиваются, это ведь очень плохо, верно?

— Гел, — нетерпеливо выдаю я в трубку, пытаясь уговорить себя, что ничего не случилось. — А не затяжные… это сколько?

Сестра лишь вздыхает в ответ.

— Кесарево до часа обычно длится. Когда тридцать, когда сорок минут, бывает и больше. С аортой все намного сложнее. Ты меньше трех часов даже не настраивайся.

— СКОЛЬКО?! Но сказали недолго!

— Акрам! — перебивает сестра. — Соберись! Это не тот случай, когда нужно спешить. Поезжай домой, отдохни немного. Не изводи себя. Как только что-то станет известно, тебе сообщат. Если не в ночь, то рано утром.

— Ты издеваешься?! — ору я, пытаясь усмирить расшалившиеся нервы. — Как я тебе немного отдохну?! Я сейчас на стену полезу от неизвестности!

— Не поедешь домой?

— Нет конечно!

— Хорошо. Дай мне немного времени, я тебе позвоню, как освобожусь.

Геленка мне так и не перезвонила. Я скоро начну царапать руль от бессилия. С кесарево ведь должны были уже давно закончить!

Воздух в салоне наэлектризован, и я выбираюсь на улицу. Уже темно, вечерняя прохлада разъедает легкие, и вместо живительного кислорода я чувствую лишь нехватку воздуха. Брожу по местности. Хожу туда-сюда.

Потерявшись во времени, намеренно избегая смотреть на часы, я вновь прыгаю в машину. Опускаю спинку и, скрестив руки на груди, позволяю себе немного отстраниться мыслями от невыносимого ожидания.

Сколько времени еще мои девчонки пробудут под присмотром, когда самое страшное окажется позади?

Опускаю веки, но сон не идёт. Перед глазами темнота и много-много мыслей витают вокруг меня, как они выбрались из головы? Теперь преследуют. Но мне удается от них отбиваться, оставаясь неподвижным.

Внезапно я подскакиваю на сидении от неожиданного резкого стука в окно.

Готов слепо сорваться на том, кто находится по другую сторону стекла, на взводе я уже, да! Распахиваю дверь.

— Гелен! Ты нормальная так пугать?! — выпрыгиваю наружу.

— Тихо-тихо, братишка, — обнимает она меня. В ее бережных ласковых объятиях становится если и легче, то лишь ненамного. — Я всего лишь едва слышно постучала в окно.

Стараюсь стряхнуть с себя наваждение, вновь беру себя в руки.

— А ты чего приехала? Сказала же, закончишь поздно!

— Да уже и так не слишком-то рано, — осторожно смеется она. — Ты задремал?

— Я?! Нет. Я жду сижу!

— Садись давай. Ждун. Ты когда ел в последний раз?

— Не помню, — отмахиваюсь. — Не до того было.

Отвечаю нервно, но я стараюсь реагировать поспокойнее.

— Ясно, — тянет она