Книга Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

она смотрела в мир.

По делам службы мне пришлось побывать там в апреле девяносто второго года. Пошёл уже второй месяц, как…

В женский праздник Восьмого марта во дворе своего четырёхэтажного многоквартирного дома, где жила в новой семье современная нам азиатская девушка таджичка Гуль, она облила себя бензином и спичкой подожгла. На том чёрном месте насыпан свежий песок между клумбой и детской площадкой…

Мне рассказали соседи её повторно овдовевшего мужа, как сокрушался, как раскаивался он, что позволял ей много смотреть телевизор — лучше бы она, не разгибаясь, делала самую чёрную работу: «Её убили эти картинки из проклятого ящика, ударила эта зловредная информация о другой жизни у её сверстниц!» Но она и выполняла у него чёрную работу.

В день моего приезда, День космонавтики, Гуль должно было исполниться девятнадцать лет. Не верю, что её толкнули к самосожжению религиозные требования. Это какая-то укоренившаяся в том народе в виде дурацкого, идиотского обычая тяга к самоубийству. Но почему?! Что, какие слова или средства я не нашёл, чтобы убедить её отказаться от нелепых установлений, бросить всё и уйти со мной? Я не могу представить себе Гуль обугленным чёрным камнем и её предсмертный крик. Вижу её живой, со странной виноватой улыбкой, с которой она смотрела в мир. Вижу её живой, хотя дым от ёе короткой сгоревшей жизни давно растаял подобно жемчужине в небе…

Скажи мне теперь, зачем была у нас советская власть, если она не захотела и не смогла дать мне счастье? А какая даст? Вот потому мне чихать на то, что придёт следом за ней, то не будет лучше. И никто мне не помешает. А ты? Ты мне — помешаешь?

Госпожа Одо разобрала не все ругательные слова, которыми заканчивался рассказ, и посчитала их нерусскими. Заметила себе ещё и ещё прослушать запись, тщательно выписать непонятое и передать для исследования специалистам по разным языкам.

Заканчивая рассказ, Борис разволновался, говорил уже с трудом, заметно ослаб.

— Я хочу лечь, — еле ворочая языком, обессилено клонясь со стула и вновь выпрямляясь, деревенеющим языком бормотал он. — Не понимаю… Я никогда не был в Таджикистане. Не был, н-е-е был! Я рассказывал по-русски, но я не понимаю, зачем вы делаете из меня русского… В Средней Азии служил Саша Дымов… Он уже не летает. Он же теперь совсем не-е ле-та-а-ет… Он, теперь я знаю, на всю жизнь остался одиноким. Но Саша никогда не рассказывал, как всё это было у него… Зачем вы заставляете меня это делать?! Я измотан… У меня текут слёзы, я ничего не вижу… Можете вы меня оставить в покое?..

По вызову госпожи Одо к Борису пришёл и остался с ним Саи-туу. Что-то негромко и неразборчиво принялся приговаривать и нараспев бормотать. Потом вдруг разводил руками в широких жёлтых ниспадающих складках, будто собирал отовсюду что-то и после принимался это закачивать в Бориса невидимым насосом. Борис начал успокаиваться.

Но госпожа Одо, против обыкновения, не уходила.

— Откуда вы знаете то, что рассказали мне? — спросила у Густова госпожа Одо. В отличие от Бориса, она всё никак не могла успокоиться.

— Не помню. Знаю, и всё тут. Ваша настойчивость иногда меня утомляет. Почему вы всякий раз хотите дойти до самого конца? Вспомните, сколько из начатого нам не удаётся завершить? Плюньте. Мир загажен незавершёнкой. И для нашего мира это вполне нормально.

Саи-туу предостерегающе поглядел на госпожу, торопливо приблизился и шепнул ей на ухо:

— Много сил у господина отнимают переходы во времени…

«Положительно, — скрепя сердце подумала госпожа Одо, выходя, — сегодня все они словно сговорились меня поучать…» Она остановилась на пороге и обернулась, потому что Густов произнёс что-то вовсе непонятное:

— Хайр, Гульчохра. Хайр, то дидан.

— Что-что? — переспросила госпожа Одо. — Что вы сказали?

— До свидания, Гульчохра, — повторил Густов по-русски. — До того, как мы увидимся.

— На каком это языке? — спросила госпожа Одо, от переживаемого волнения еле находя русские слова.

— Думаю, что на фарси. Или, что почти то же самое, по-таджикски. Думаю. Только думаю. Я не знаю этих языков. Я не знаю, откуда я это знаю.

Госпожа Одо внимательно на него посмотрела, но не произнесла больше ни единого слова. И ушла молча.

Когда госпожа Одо вошла в комнату к Станиславу, тот отпрянул от неожиданно сдвинувшейся двери. Не разобрав, кто входит из тени коридора, он торопливо поздоровался по-гречески, не зная наверняка, какое сейчас время суток:

— Калимэра… Калиспэра? Калинихта?

Она впилась в пациента острым взглядом специалиста. Глаза Стаха были ясные и живые. Не отводя глаз от входящей в белом халате, неловко держа перед собой приподнятые руки и пошевеливая растопыренными пальцами, Желязовски медленно пятился, отступал внутрь комнаты, удивлённо приоткрывая и вновь закрывая рот. Взгляд его исподлобья был вполне осмысленным, несмотря на ещё заметную болезненность в лице. Не получив ответа, Стах заторопился, продолжая выпуливать греческие слова:

— Хэрэтэ (Здравствуйте)! Дэн каталовэно (Я не понимаю)… Дэн милао элиники кала (Я не говорю по-гречески хорошо)? Мэ синхоритэ (Извините)! Инэ эпигон (Это срочно)! Хриазоэ тын воифия сас (Мне нужна ваша помощь)!

Госпожа Одо в молчании застыла, лицо её в тени не различалось.

— …еsperanto? — сглотнув слюну, в отчаянии отрывисто спросил Стах. Самое начало его вопроса госпожа Одо от неожиданности не расслышала. Ей показалось, что на время она чуть было не оглохла.

— No, — тоже опешив от неожиданности и едва найдя в себе силы устоять на ногах, ответила госпожа Одо. Встряхнув головой, чтобы взять себя в руки, она стала замедленно приближаться к пациенту. Думать она была совершенно не способна и потому отвечала автоматически. — No, I speak English.

— Oh, it is great, — облегчённо вырвалось у Желязовски.

Он заговорил быстро-быстро, словно опасался, что его вновь покинут и не дослушают:

— Великолепно! Прекрасно, что с китаянкой можно говорить по-английски. Вы работаете здесь? Как на военную авиабазу Акротири в Средиземноморье попадают китайские медики? Вы работаете уже по всему миру? Я уж было отчаялся найти выход отсюда — дверь не открывается, стёкла непробиваемые. Оконные рамы не поддаются! Или это не окна?

— Обо мне чуть позже, — с бодрым радушием ответила госпожа Одо, чувствуя холодок в коже на голове, пробирающий до корешков волос. — «Боже мой, он всё ещё думает, что находится на острове в Средиземном море. Где эта база Акротири — на Кипре, на Крите?.. Но он уже думает! О, как я устояла на ногах?! Наверное, так и седеют», — в никак не проходящем запале думала она. Убеждая себя, твердила: «Я держу себя в руках, я держу