Книга Стеклянный дом - Ева Чейз

дерет едкий привкус дыма.

Он напоминает ей о чем-то, и Риту словно отбрасывает назад во времени. Воспоминание вылезает наружу, как заноза из-под кожи. Потом еще одно: густой дым и душный жар, ее детские ноги немеют, чьи-то руки вытаскивают ее через окно машины, она смотрит поверх плеча своего спасителя и видит, как автомобиль родителей охватывает адское пламя, а мамины руки стучатся в стекло изнутри. Рита со стоном сгибается пополам, и ее рвет прямо на кусты герани – хорошо, что хотя бы на туфли не попало. Когда она поднимает голову и вытирает рот, то понимает, что дым все же явился не из далекого воспоминания. Он тянется, как полупрозрачный черный чулок, из окна спальни Геры.

32

Гера

Я НЕ ОЖИДАЛА, ЧТО от моего крошечного костерка будет столько дыма. И что его увидит Большая Рита. Она распахивает дверь моей спальни и замирает в проеме, приоткрыв рот, уставившись на террариум на подоконнике. Вода стекает по стеклу. Черный дым все еще поднимается от кучки палочек, которые я сложила внутри в форме костра – хотела сделать ей приятный сюрприз.

– В окно подул ветер. Сухая кора п-просто разгорелась, – заикаясь, бормочу я, а потом опускаю взгляд и жду, что она сейчас начнет кричать.

Но Большая Рита не кричит. Она стоит в дверях целую вечность, а потом медленно подходит и обнимает меня, уткнувшись подбородком мне в макушку. От нее пахнет малышкой. Чем-то хорошим. А от меня дымом. И я вдруг понимаю, что от меня всегда будет пахнуть дымом.

– Прости. – Я начинаю плакать и беспрерывно извиняться, но слезы не смоют копоть со стекла и привкус гари с языка, не превратят меня в хорошую девочку. Теперь она точно от нас уйдет.

– Гера. – Она отстраняется, держа меня за плечи. Ее пальцы вжимаются в мои мерзкие пухлые руки. – Ты думаешь, что Дот с Этель погибнут от легкого дымка? Они не настолько хилые. А копоть ототрем тряпочкой с уксусом. Эй, посмотри на меня. – Я медленно поднимаю взгляд, осмелившись поверить, что все будет хорошо. – Зачем, Гера? Зачем ты подожгла веточки? – спрашивает она, как будто это важнее, чем все остальное. Важнее, чем сам костер.

Но я не знаю, как объяснить желание, которое появилось у меня этой ночью, когда я услышала, как мама с Доном ругаются, и продолжило расти утром, когда я увидела синяк на мамином лице. А потом это желание стало сильнее меня.

– Ты ведь могла устроить настоящий пожар. Спалить весь дом. – Рита умолкает. В ее глазах мелькает испуганное выражение. – Ты этого хотела?

– Нет. – Я смотрю на пустой стакан, лежащий на коврике. Капли пролитой воды поблескивают на ворсинках, как бусинки, и мне хочется собрать их на нитку и подарить Большой Рите, чтобы все исправить.

Она говорит:

– Ты уверена?

И от ее тона я сама начинаю сомневаться, поэтому ничего не говорю.

– А в Лондоне? – Ее голос звучит странно и хрипло. – Это ты устроила пожар, Гера? – Взгляд ее больших песочно-карих глаз скользит по моему лицу.

Я подумываю соврать, но ведь это Большая Рита. Поэтому я шепчу:

– Я думала, что все уже погасло.

Она делает резкий вдох. Птицы на деревьях за открытым окном начинают трещать, и этот звук похож на медленные аплодисменты, которые все ускоряются с каждой секундой. Через некоторое время Рита говорит:

– То, что ты сказала мне, очень серьезно. Меня это тревожит.

– Я больше так не буду. – Кажется, она мне тоже не верит.

– Расскажи мне, что случилось. В ту ночь в Лондоне.

Я поджимаю губы. На языке скопилось слишком много чувств. У них разный вкус, но у всех плохой.

– Ты расскажешь маме?

Между ее бровями появляется неуверенная складочка.

– Я должна.

– Не надо, Большая Рита. Пожалуйста.

– Просто расскажи, что случилось.

Я вдруг чувствую, что говорить правду проще, чем врать. Как будто, если я все расскажу, мои тревоги перепрыгнут с меня на Большую Риту, как вши.

– Все спали, и… и я прокралась на первый этаж, чтобы чем-нибудь перекусить.

Она почти улыбается:

– Ясно.

– Эти круглые розовые вафли. Я только ради них спустилась. Хотела съесть их одна в темноте.

Рита кивает, как будто это ей и так известно.

– Как ты разожгла огонь?

Этот вопрос вонзается в меня как игла. Я вздрагиваю всем телом.

– Я просто прижала краешек шторы к лампочке, чтобы посмотреть, что будет. И тут же затушила тлеющие нитки пальцами.

Она наклоняет голову набок и смотрит на меня сосредоточенно, как на кроссворды в газете.

– Было больно, наверное?

– Зато я перестала чувствовать все остальное. Для этого я и… – Я осекаюсь. Не могу договорить. – Потом я пошла спать.

Большая Рита терпеливо ждет продолжения. Теперь я слышу стук дятла. Он механический, как будто птица сидит за печатной машинкой и записывает мои показания.

– Мне казалось, я отодвинула занавеску подальше и погасила лампу, – искренне объясняю я. – Но, видимо, нет, потому что потом я почуяла запах дыма. Поэтому я побежала к тебе в комнату и разбудила тебя.

Когда я встряхнула Большую Риту за плечи, она за одну секунду сбросила с себя сон. Я еще никогда не видела, чтобы человек так быстро перемещался. Она бросилась в спальню Тедди, закинула его к себе на плечо, потом схватила меня за руку, и мы побежали за мамой, которая спала этажом ниже и ничего не соображала от таблеток. Большой Рите, по сути, пришлось тащить на себе и ее. Сомневаюсь, что кто-то из нас выжил бы, если бы не она. Обычно людям за такое дают медали. А Риту сослали в Фокскот.

– Какие чувства ты хотела заглушить? – не унимается она.

Ее вопрос подбирается слишком близко к опасной зоне. Я боюсь, что если отвечу, то снова это почувствую, так что просто сжимаю губы и чувствую вкус розовых вафель на языке.

Большая Рита садится, обхватив колени руками:

– Когда мне было шесть лет, мои родители погибли в аварии у меня на глазах.

– Это ужасно грустно. – Меня охватывает облегчение от того, что больше не нужно говорить о себе.

– Но я много лет не помнила, как это произошло, хотя это было при мне. – Ее лицо становится печальным, будто она разом постарела на миллион лет. – На самом деле я только сегодня полностью вспомнила, как все было. – Ее голос надламывается, и Рита откашливается, чтобы скрыть это. По ее лицу, словно блик по воде, пробегает незнакомое мне выражение. – Ты единственная, кому я об этом рассказала, Гера.