Книга «Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев

и, по-моему, это его трогало.

Вана трое суток продержали перед толпой на стадионе, избивая и заставляя склонять голову. На помосте он вел себя с покорной отрешенностью и потому спасся от худшего. Единственным человеком, кто с ним решался дружески общаться, была его прежняя начальница, заведующая канцелярией Чжао. Ее тоже сместили, и она появлялась в коридорах канцелярии очень редко. С ней обошлись мягче, может быть, потому, что при первом же выводе на помост она упала в обморок и с сердечным приступом попала в больницу. «Рабочая комиссия» в июле успела снять с них обоих позорные нагрудные знаки, но полностью реабилитированы они не были. Судьба таких людей висела на волоске: экстремисты из отряда «Маоцзэдунизм» требовали их крови, но пока оставались в меньшинстве, и комитет «культурной революции» занимался только бесспорно осужденными лицами. Впрочем, и жить в условиях постоянной опасности психологически и морально нелегко, не говоря уже об ограничениях в питании.

«Революционеры» почитали за долг непрерывно показывать, что за людей осужденных не считают. Оскорбления при выдаче пищи, с чем я столкнулся однажды, были ежедневным правилом. Для осужденных существовала единая, кем-то хорошо продуманная система мероприятий, участие в которых поглощало все их время. Если же почему-либо их день был свободен, из них составлялись трудкоманды.

При осуждении все схваченные проходили через митинги позора на стадионе со всеми последствиями, то есть побоями, издевательствами и судилищами. Затем их деятельность становилась регулярной: они участвовали в «выставках», «операх» и «вождении».

О «вождении» осужденных по университету я уже рассказывал. В августе хунвэйбины гоняли осужденных по улицам города, а самых видных из них, «черных бандитов», возили на конфискованных грузовиках, чтобы побольше народу могло посмотреть на них. Украшенные лозунгами и транспарантами машины наполнялись орущими хунвэйбинами. Осужденного ставили впереди у кабины шофера, ему выкручивали руки за спину, заставляя сгибаться и били по шее, чтобы он «склонял голову перед массами». Иногда заставляли поднимать над головой надпись с перечислением «преступлений перед культурной революцией». Так поступали чаще с видными партийными работниками.

Наиболее распространенной процедурой являлись «выставки». Людей выстраивали в аллее или на стадионе, и все желающие могли глазеть на них. Хунвэйбины, приходившие для обмена опытом «культурной революции», дефилировали мимо живых людей, а местные активисты, специально выделенные университетским комитетом «культурной революции», с указками в руках играли роль экскурсоводов. Тыкая палочкой в осужденных, они рассказывали их биографию и «преступления». За спинами «выставленных» прохаживались на всякий случай конвоиры, которые бдительно следили, чтобы никто не стоял с поднятой головой. Иногда для вящего эффекта осужденных заставляли декламировать нараспев рассказ о собственных «преступлениях».

По вечерам на специальном помосте около студенческой столовой хунвэйбины организовывали «оперы». В этом случае осужденных выводили перед своими же хунвэйбинами. Ведущий активист обращался к ним с вопросом, что нового они усвоили и осознали за последние дни благодаря милосердию хунвэйбинов, «охраняющих их собачью жизнь от гнева масс». Осужденные были обязаны отвечать по одному, громким голосом выкрикивая выученные ими цитаты Мао Цзэ-дуна и покаяния в своих прежних поступках, противоречащих «идеям» Мао. Если ответ не удовлетворял собравшихся хунвэйбинов, осужденному грозило избиение до потери сознания, причем отправка в больницу была наилучшим исходом. Прямая угроза убийства разнузданной толпой, привыкшей к безнаказанному насилию, заставляла людей на эстраде голосить что было силы; но даже в лучших случаях «опера» сопровождалась публичным оплевыванием, бранью, пинками и ударами. Из задних рядов в беззащитных бросали камнями.

Первые дни осужденных держали в дырявом бараке, оставшемся со времени строительства университета, где единственной мебелью были столы для пинг-понга. Потом их стали отпускать по домам, в уже уплотненные квартиры. В аллеях вывесили объявление, что такое послабление не должно наносить ущерба «культурной революции» и всякий «революционный товарищ» в любое время дня и ночи может приходить к осужденным на дом «бороться» с ними. Любителей издевательств находилось порядочно, и ночные визиты двух-трех десятков хунвэйбинов с допросами и побоями на дому стали обычным явлением.

Насилие в дни «культурной революции» развращало людей, оно особенно опасно воздействовало на подростков.

Напротив нашего университета размещалась средняя школа, в которой студенты проходили практику. Школьники обвинили своего директора в причастности к «черной банде» и на первом же собрании, куда его выволокли, затоптали насмерть.

За воротами я видел два стенда: на них местные хунвэйбины высказывали свое мнение о происшедшем. Стенд отряда «Маоцзэдунизм» был расцвечен красной краской: «Приветствуем мужество и отвагу юных богатырей культурной революции! Смерть черным бандитам! Никакой пощады врагам председателя Мао!» Дальше читать я не стал: было ясно, что они в восторге.

Позиция отряда «Цзинганшань» была иной. «Юные застрельщики культурной революции! — говорилось в его обращении. — Вы одним ударом покончили с врагом, с кем же вы будете теперь бороться? Черный бандит мертв, он слишком легко отделался! Нужно было сохранить ему жизнь, ежедневно выволакивать на позор, воспитывать массы и воспитываться самим на его отрицательном примере. Вы поторопились, а великая культурная революция — дело серьезное, дело мирового значения…»

Вскоре в университете перед библиотекой всех Школьников собрали на митинг. Они стояли организованно, по классам и возрастам, а на трибуне, украшенной гигантским портретом Мао Цзэ-дуна, витийствовали хунвэйбины. Они не смогли выработать общую платформу и стояли двумя враждебными группами: «цзинганшаньцы» — с одной стороны, «маоцзэдунисты» — с другой. Митинг длился чуть ли не целый день и увенчался взаимной потасовкой…

Но никто не сказал школьникам, что они, убив человека, совершили преступление.

После митинга школьники, «революционизировавшись», вышли на улицы. На перекрестке около университета они стали ловить велосипедистов. В Китае большинство рабочих и служащих ездят на работу на велосипеде: дешевле и удобнее, потому что городской транспорт перегружен. Был вечер, и люди, возвращаясь домой, потоком катили по улице, когда ребята, взявшись за руки, образовали цепочку и стали их останавливать. Против самых непокорных они пускали в ход палки, угрожая вставить их в колеса и испортить велосипед. Люди останавливались неохотно, ворча и бранясь. От них требовали объяснений, почему на велосипеде нет портрета или цитаты из Мао Цзэ-дуна. В этот день никого еще не били. А через три дня пикеты школьников были усилены взрослыми хунвэйбинами, которые побоями переубеждали строптивых. Потом было обнаружено, что некоторые «злоумышленники» надевают портрет председателя Мао с правой стороны руля, в то время как все революционное, по мнению хунвэйбинов, должно быть только слева. Таких карали жестокими побоями, не затрудняясь расспросами…

Рабочие, когда их снимали с велосипедов, не скрывали возмущения и ругались.

— Будьте сознательными, — выкрикивали школьники. — Соблюдайте приказы культурной революции! Демонстрируйте верность председателю Мао!

Угрозы перемежались с уговорами: