Книга Дело по обвинению. Остров Медвежий - Эван Хантер

страница моей биографии. Вы не находите?

— Попали в точку. — Он сверкнул белизной зубов. — По профессиональной непригодности списали? Или напились на дежурстве?

— Причина гораздо прозаичнее. Неподчинение начальству.

— У меня такая же история. — Помолчав, Смит поинтересовался:

— Этот ваш мистер Джерран, у него все дома?

— Так утверждают врачи, нанятые страховой компанией.

— Я не об этом.

— Неужели вы рассчитываете, что я стану дурно отзываться о своем работодателе? Снова белозубая улыбка.

— Можно ответить и так. Но вы не находите, что у этого олуха сдвиг по фазе? Или это обидное определение?

— Только по мнению психиатров. Я не с ними беседую. «Сдвиг по фазе» для меня вполне приемлемый термин. Однако хочу напомнить, что у мистера Джеррана превосходная репутация.

— Как у сдвинутого по фазе?

— Ив этом плане тоже. А еще как у постановщика и кинорежиссера.

— Какой же нормальный постановщик повез бы съемочную группу на остров Медвежий в преддверии зимы?

— Мистеру Джеррану нужна подлинность.

— Мистеру Джеррану нужна консультация у психиатра. Неужели он не представляет, каково там в такое время года?

— Ко всему он мечтатель.

— В Баренцевом море мечтателям делать нечего.

И как только американцам удалось высадить человека на Луну?

— Наш друг Отто не американец. Он выходец из Центральной Европы. Если вам потребуются мечтатели, ищите их в верховьях Дуная.

— Далеконько он забрался от берегов голубого Дуная!

— Отто пришлось уезжать в большой спешке. В то время, за год до начала войны, многим приходилось уезжать подобным же образом. Попал в Америку куда же еще, потом пробился в Голливуд. Говорите про Отто все что угодно, но нужно отдать ему должное: он оставил в Вене процветающую киностудию, а в Калифорнию приехал только в том, что было на нем.

— А это немало.

— Тогда он был иным. Я видел фотографии. Конечно, не стройный, как березка, но килограммов на сорок меньше. Во всяком случае, всего за несколько лет, переключившись своевременно с антинацизма на антикоммунизм, Отто добился огромных успехов в создании ура-патриотических фильмов. Критики были в отчаянии, а зрители вне себя от восторга. В середине пятидесятых годов, когда он почуял, что его голливудской карьере грозит крах, преданность новой родине вместе с банковскими вкладами испарилась и Отто перебрался в Лондон. Там он создал несколько авангардистских картин, приведших критиков в состояние экстаза, зрителей в уныние, а самого Отто в число банкротов.

— Похоже, вы хорошо изучили своего шефа, — отозвался Смит.

— Любой, кто прочитал первые пять страниц проспекта к последней его картине, раскусил бы Отто. Я дам вам экземпляр. Нигде не упоминается слово «фильм». Выброшены, разумеется, слова «тошнотворный» и «отчаяние», многое приходится читать между строк. Но Отто весь как на ладони.

— Хотел бы я взглянуть на этот проспект, — произнес Смит. Подумав, добавил:

— Если Отто прогорел, откуда у него взялись деньги? Для съемки фильма, я имею в виду.

— Наивная вы душа. Продюсер зарабатывает больше всего тогда, когда у ворот его студии появляются судебные исполнители. Разумеется, студии, взятой в аренду. Когда банки арестовывают его счета, а страховые компании предъявляют ультиматум, кто закатывает банкет в «Савойе»? Наш приятель, известный продюсер. Таков, можно сказать, закон природы. Занимались бы вы лучше морским делом, господин штурман, — прибавил я дружелюбно.

— Мистер Смит, — поправил он рассеянно. — Так кто же финансирует вашего друга?

— Мой наниматель. Кто именно не знаю. В денежных делах Отто очень скрытен.

— Но на кого-то он все-таки опирается?

— Конечно. — Поставив стакан на стол, я поднялся. — Спасибо за гостеприимство.

— Даже после того, как он снял несколько картин, не принесших барыша?

Глупо, во всяком случае подозрительно все это.

— В киноиндустрии, мистер Смит, глупых и подозрительных людей пруд пруди.

В действительности я не знал, так это или нет, но, судя по компании, подобравшейся на борту судна, подобный вывод напрашивался сам собой.

— А может быть, он нашел такой вариант, который разом решит его проблемы?

— Вы имеете в виду сценарий? В ваших словах есть смысл. Но только сам мистер Джерран сможет рассеять ваши сомнения. Кроме Хейсмана, автора сценария, один Джерран читал его.

Дело было совсем не в том, что мостик расположен выше палубы. Спускаясь по трапу по правому, подветренному, борту, я убедился, что шторм действительно разыгрался не на шутку. На себе ощутив, насколько крепок и студен ветер, я обеими руками держался за поручни. Амплитуда качки составляла градусов пятьдесят — ощущение не из приятных; правда, однажды мне довелось попасть в шторм на борту крейсера, мачты которого описывали дугу в сто градусов, и все же корабль уцелел.

В самую непроглядную ночь на море не бывает абсолютно темно; даже если линию, разделяющую море и небо, нельзя четко провести, вы все-таки знаете: море более темное. В ту ночь видимость была не больше двух миль из-за нависшего над морем морозного тумана — явление обыкновенное для Норвегии, где воздух, спускающийся с ледников, соприкасается с теплыми водами фьордов, или, как было на сей раз, когда теплый ветер, дующий с Атлантики, поступает в полярные области. Единственное, что я смог разглядеть, — это белые гребни, срываемые ветром, и волны, которые перехлестывали через бак траулера и с шипением срывались в море. В такую ночь хорошо сидеть, надев шлепанцы, у камина.

Повернувшись к двери, я наткнулся на какую-то фигуру, стоявшую под трапом и державшуюся за ступеньки, чтобы не упасть. Лица не было видно, но по соломенным волосам я узнал Мэри. Это была Мэри Стюарт, или дорогая Мэри.

Я назвал ее так, чтобы не путать с другой Мэри, служившей помрежем у Джеррана, которую окрестили «маленькая», Мэри Дарлинг. Хотя первую Мэри звали Мэри Стюарт, настоящее ее имя было Илона Вишневецкая. Рассудив, что с таким именем известности в мире кино не добиться, она почему-то выбрала себе шотландскую фамилию.

— Дорогая Мэри, — произнес я, коснувшись ее щеки (нам, докторам, позволено). — Что вы тут делаете в столь поздний час и в такую стужу?

Щека у нее была холодна как лед.

— Ваше пристрастие к свежему воздуху переходит границы разумного.

Войдите в помещение, — продолжал я, взяв ее за руку, и ничуть не удивился тому, что она дрожит как осиновый лист.

Дверь вела в пассажирский салон — довольно узкое помещение во всю ширину судна. В дальнем его конце был расположен встроенный бар, где за металлическими застекленными дверцами хранились запасы спиртного. Дверцы были неизменно заперты, а ключ лежал в кармане у Отто Джеррана.

— Не надо тащить меня, доктор, — спокойно произнесла своим высоким голосом Мэри Стюарт. -Я и сама умею ходить.

— Почему вы вышли на палубу?