Книга Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

кивнули головой.

Они расспросили Марку об уходе, о том, как она добивается высокого удоя, и она отвечала им точно и вразумительно. Тот, что был поменьше, в очках, смотрел на Марку с явным интересом.

— А вы делитесь своим опытом? — спросил он.

— Нет… я…

— Это необходимо, — строго сказал белокурый, обращаясь к Шалвии.

Высокий, черный что-то записывал в блокнот.

— Нужно созвать собрание и сделать доклад, — добавил белокурый.

Они принялись настойчиво уговаривать Марку рассказать о своей работе на собрании; но могла ли Марка именно сейчас выйти на люди, — сейчас, когда в душе у нее все дрожало и не было в ней того спокойствия, на которое можно было бы опереться! Как ее ни уговаривали, она не соглашалась. И даже не пошла на собрание.

Она не слышала, как расхваливал ее белокурый, как ставил ее всем в пример. «У вас, — говорил он, — есть доярка — сущий клад. А вы о ней не заботитесь, примера с нее не берете». Его слушали хмуро; немного насмешливо, немного злобно смотрели на его лоб, покрытый капельками пота, на белые руки, мелькающие в воздухе, на очки, которые он беспрестанно то снимал, то надевал. Его слушали, думая про себя: ишь какой выискался, этакий деликатный, словно барышня какая; сам, поди, не видел, что у коровы-то под хвостом, а туда же — нас учить! Нечего сказать, хорош учитель, очень хорош…

Но когда он заговорил о Малине, о восемнадцати литрах и об остальных одиннадцати Маркиных коровах, которые повысили удой примерно литра на два каждая, людям пришлось кое в чем с ним согласиться. Ведь верно, о них заботится Марка-Найденыш, понимает дело, — недаром с малых лет при коровах спит, ни на что другое она и не способна, знаем. Да что же тут такого, если она как следует о корове позаботится; конечно, дело известное — молодой человек; старый-то Шалвия весь корм получше для Маркиных коров припасает, почему бы корове и не давать молока? А что методы? — знаем мы все методы; нас, ей-богу, учить не нужно да о всяких там методах болтать, известны нам эти методы. У коровы молоко на языке — вот и все, это мы знаем и без твоих советов, молодой человек, вот как…

Для этих людей слова, право же, ничего не значили; много всяких слов наслушались они на своем веку — гладких, скользких — и научились не верить им. Слово ничего не стоит, знаем. Долго ли ему вылететь — только языком пошевели. А проку никакого; вот когда руками поработаешь, тогда и прок будет, а языком-то молоть — толку не будет.

Но сейчас тут были не одни слова, а еще и Маркин труд. И как бы люди не отказывались признать в этом нечто новое, их все же что-то затронуло — что-то такое, что, быть может, было связано с так называемым «духом времени», беспокойного времени, полного перемен, разрушающего все старое, времени переворотов и непрестанного движения. Черт его знает, все не так, как было; люди нашли, отыскали какие-то фокусы… Все, что теперь делается, и с заповедями божьими не согласуется; ничего-то в покое не оставят, все вверх дном переворачивают.

Когда белокурый объявил прения, все зашевелились на скамейках, заворчали что-то себе под нос и, не глядя на подмостки, выбрались на темную улицу. Постояли, обменялись замечаниями насчет погоды, поговорили о семейных заботах, о новостях и разбрелись по домам. Но на следующий день во время вечерней дойки начали собираться у коровника, как-то смущенно здороваясь и стыдливо опуская глаза друг перед другом.

— И ты пришел?

— И я…

— На чудо посмотреть…

— Хе-хе-хе…

Старый Угрин, доильщик, направлял всех приходящих в глубину коровника и при этом лукаво улыбался беззубым ртом.

— Поглядеть пришли? Вон там оно, чудо-то…

Мужчины и женщины обступили Марку, задние приподнимались на цыпочки, чтобы увидеть ее. Люди посерьезней становились сбоку, молча, но внимательно рассматривали все, подходили поближе, оглядывали Малину, деловито качали головой и снова отходили в сторонку. Но большинство пришедших было настроено против Марки; они хотели посрамить ее, высмеять, сбить с нее спесь; им казалось, что Марка зазнается, дразнит их, оскорбляет этими своими новшествами.

Марка как раз делала массаж вымени. Она чувствовала, что ее окружают недружелюбные люди, и не поднимала головы. Руки ее тряслись, но все же сами собой привычными движениями ловко скользили по молочным железам.

Люди придвигались все ближе, смыкались враждебным кольцом.

Кто-то из молодых визгливо засмеялся.

— Эх-хе-хе-хе… хе-хе-хе… — и, захлебываясь от хохота, еле выговорил: — Эк, как она ее… за сиськи тянет!

— Хи-хи-хи… — прыснули женщины.

— Ха-ха-ха… — басом захохотали мужчины.

— И вправду, как тянет… Глядите, глядите…

Обозленная Марка подняла голову. Но, увидев вокруг себя столько народу, испугалась. Ей вдруг померещилось, что эти открытые рты вот-вот проглотят ее, оскаленные зубы готовы вцепиться ей в глотку, а глаза — столько глаз! — горят какой-то злорадной завистью. Гнева как не бывало, Марка утратила все свое мужество, съежилась на скамеечке, закусив губу, чтобы не расплакаться. Разве могла она, Марка-Найденыш, появившаяся на свет, чтобы быть людям в тягость — как ей много лет внушала старая Штефанка, — разве могла такая девушка устоять перед насмешками всей деревни? Такое коллективное нападение ломало людей и покрепче Марки, не многие находили в себе силу пойти против единодушного мнения деревни, а того, кто сопротивлялся, уничтожали…

— Хи-хи-хи…

— Ха-ха-ха…

И снова молодой голос, захлебывающийся от хохота:

— Хе-хе-хе… еще бы не давала Малина, когда она ее так тянет… хе-хе-хе… Ведь и баба, ежели ее потянешь… хе-хе-хе…

— Ха-ха-ха…

— Хи-хи-хи…

Марка в страхе озиралась, ища поддержки. «Где же старый Шалвия?»

Но старика именно в это время не оказалось в коровнике. Надо думать, он был где-нибудь в конторе. Только тесный круг ухмыляющихся лиц…

Гана, с подоткнутым подолом, выскочила на середину круга, крикнула в лицо Марке слова старой Штефанки:

— Колдовство это… Ведьма она!..

Марка закрыла лицо руками. Потом вскочила, опрокинув скамеечку, прорвалась сквозь кольцо людей, в отчаянии бросилась к дверям.

В это время в дверь входил Пало, с недоумением оглядывая коровник. Марка увидела его, ей показалось, что и он над ней смеется. Он крикнул что-то ей вслед, но она его уже не слышала.

Стоял морозный зимний вечер. Марка бежала, спотыкаясь, по неровной, скользкой дороге, упала, но быстро поднялась и без оглядки помчалась дальше, ничего не соображая…

Прочь, прочь отсюда!..

Только бы подальше от них, никого не видеть, не слышать!..

Она добежала до елового лесочка, росшего неподалеку за коровниками. Под снегом хрустнула ветка. В верхушках деревьев было темно, небо почти не просвечивало сквозь ветви, у земли было чуть