Книга Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино - Янина Жеймо

поправил Тетерин.

– К какой премьере?! – завопила я. – Я буду только завтра вечером, на генеральной, а премьеру будет играть Макагонова!

– Но генеральная – это и есть премьера, – недоуменно проговорил Тетерин. – Для особо приглашенных.

Тут только до меня дошло, что мне предстоит.

В зале сидело несколько человек, в основном актеры-дублеры. И Дикий. Я начала читать первые строчки и вдруг слышу спокойный, почти сонный голос Дикого:

– Янина Болеславовна.

Я тут же перестала читать.

– А что, если вам играть вообще без парика? Как вы думаете? Разве что немного подстричь ваши волосы, а? Свои волосы со сцены выглядят как-то живее. Вы согласны?

– Нет! – категорически заявила я.

– Продолжайте репетицию, – все так же спокойно сказал Дикий.

Я снова стала читать.

– Янина Болеславовна!

Я прервала чтение.

– А если бы вам предложили подстричь волосы для съемки, вы бы согласились?

– Для съемки – да.

– Прошу продолжать, – не только спокойно, но и любезно попросил Дикий.

Мне удалось прочитать почти половину намеченного текста, как вновь раздался голос Дикого:

– Янина Болеславовна, вы кино, очевидно, любите больше, чем театр?

Только тут я поняла, что Дикий нарочно прерывал меня: он хотел выяснить, умею ли я «вскакивать» обратно в свой образ. Меня это почему-то обидело. Недолго думая, я таким же вежливым тоном ответила:

– Если бы мне нужно было для съемки наголо побриться, я бы согласилась. С радостью.

Тишина.

Только я приготовилась читать дальше, как вновь раздался голос Дикого:

– Эту сцену можно не продолжать. Все ясно.

«Что ясно? – подумала я. – Может, мне просто идти домой?»

Подошел Тетерин:

– Ваш парик готов, примерьте, если хотите.

– А разве я буду играть дальше?

Тетерин, не поняв, забеспокоился:

– А второй и третий акты?

Парик я мерить не стала, а уселась в глубине зала и стала смотреть репетицию, которую видела впервые. Тихонов был действительно «Ромео в сапогах» – глядя на него, я получала удовольствие. Коля Крючков вначале немного «пережимал», но потом успокоился и все пошло нормально.

Во втором акте перед выходом на сцену я спросила Тетерина:

– Можно мне, поскольку я не буду хохотать, выйти на сцену с полотенцем и стеклом от керосиновой лампы?

– А что вы собираетесь с этим делать?

– Да просто чистить стекло. Можно?

– Можно… – неуверенно ответил второй режиссер.

Началась сцена. В глубине сидят старушки и беседуют. Входит Егорушка, неся стекло от лампы и длиннющее полотенце, которое волочится по полу. Он садится на сундук и начинает деловито засовывать полотенце в стекло. Когда с другой стороны стекла появился кончик полотенца, Егорушка быстро поймал его зубами и стал чистить стекло, не выпуская полотенце изо рта. Другой конец он держал так, что ему еле хватало руки. Такую сценку я когда-то видела в Сибири: так чистила стекло одна крестьянка. В зале раздался смех, и старушки невольно повернули головы в мою сторону. Увидев, что они смотрят на меня, я тут же прекратила свое занятие, выпустила полотенце изо рта и чинно положила руки на колени. Так я проделала два раза. Вместо меня смеялись зрители, что меня очень устраивало. Потом я спокойно ушла со сцены. «Будь что будет», – подумала я.

К концу второго акта Егорушка выскакивает на сцену с метлой и начинает петь и танцевать. У Островского, правда, Егорушка сначала пляшет, а потом поет, но я впопыхах прочла «пляшет и поет», и поэтому мой номер получился вдвое короче – но зато с присядками, как я когда-то танцевала в цирке. Эффект получился неожиданный – актеры, сидящие в зале, зааплодировали. Я понимала: они знали, что это мой дебют, и всячески поощряли меня.

В третьем акте мне, по существу, нечего было делать: Тетерин просто сказал, что в финале все танцуют и если я хочу, то могу присоединиться.

Репетиция закончилась, но Дикий ко мне так и не подошел. Зато подошел чуткий Тетерин и сказал, что если я на генеральной не оробею, то все пройдет гладко. Но понравилось ему или нет, он так и не сказал, и поэтому на душе у меня остался камень. С таким ощущением неуверенности в себе можно на сцене вместо «Там труп лежит» сказать: «Трам пуп лежит» – и всё. Актерская карьера закончится.

И вот генеральная репетиция. Она же премьера.

Первый акт прошел нормально. Дикий меня, естественно, не прерывал.

Готовлюсь ко второму акту. Неожиданно подходит Дикий и говорит: «Стеклянных керосиновых ламп в ту пору еще не было». Я так растерялась, что даже не могла ничего ответить.

Бросаюсь в костюмерную, хватаю какой-то шнурок, валяющуюся на стуле газету, привязываю газету к шнурку и бегу обратно.

Занавес поднимается. На сцене сидят старушки и беседуют. Я пячусь на сцену задом, таща веревку – как бы приманивая кота. В зале смех. Не дождавшись кота, я бросаю веревочку и, усевшись на сундук, от скуки болтаю ногами – то так, то эдак, на тысячу ладов. Но, как только в зале раздается смех, тут же сажусь смирно, с опаской поглядывая на старушек. Но они, не обращая на меня внимания, продолжают беседовать.

Кончилась и эта сцена. Я начинаю готовиться к пляске. Вид у меня в фартуке и картузе, да еще и с метлой, я бы сказала, боевой. «А вдруг я забуду текст песни? – мелькнуло у меня в голове. – Ведь не будешь же пересказывать ее своими словами». В это время помощник режиссера дает мне сигнал. Мой выход. Э, была не была! Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Но почему я не волнуюсь? Это плохой признак. По мнению старых актеров, это значит, что я не актриса.

И вот я уже на сцене. Сажусь на сундучок и наблюдаю за тем, что происходит. Смотрю с большим интересом, потому что мне действительно интересно – так интересно, что я совсем перестаю думать о своих частушках, которые через минуту мне предстоит петь. Пора! Выскакиваю на середину, а напротив меня стоит наш герой-любовник Тихонов – вдохновенное лицо, глаза горят… И это меня подбодрило. Проплясав и спев свои частушки, убегаю со сцены. Что это? Публика аплодирует? Неужели мне? Впрочем, зрители любят такие номера – и спасибо им за это. Первые аплодисменты мне на этой сцене. Что же, мое «крещение» в этом театре было не таким уж плохим.

В третьем акте я только присутствую – время от времени. В конце акта Коля Крючков читает свой монолог. Я его просто не узнаю. Он великолепен! Почему же утром он был совсем другой? Чем это объяснить? Может быть, Коля на последней репетиции окончательно проверял какие-то сомнительные для себя детали? Пока я размышляла, началась