Книга Миланский вокзал - Якопо Де Микелис

с парой подруг, извинившись, что не может пообедать с ними, и поспешно вышла из аудитории.

В сообщении говорилось: «Мы можем встретиться? Соня».

Лаура перезвонила ей, как только оказалась в коридоре факультета.

– Соня, признаюсь, я не надеялась снова получить от тебя весточку… Как ты?

Голос, ответивший ей, казалось, раздавался из могилы – настолько он был тихим и нерешительным.

– Мне нужно поговорить с тобой. Ты говорила, что сможешь помочь… Ты ведь не передумала, правда? Прошу, скажи, что поможешь.

– Конечно, успокойся. Когда ты хочешь, чтобы мы с тобой встретились?

– Сейчас… как можно скорее. Артана нет, но он скоро вернется, и тогда я не знаю, когда еще смогу…

Они встретились в баре на улице Лепетит, расположенной сбоку от улицы Витрувио, недалеко от пансиона, где жили Артан и Соня. Это было голое и довольно обшарпанное заведение, которым управляли китайцы. Когда Лаура вошла, Соня уже была там. Она сидела за маленьким столиком в самом укромном углу зала, рядом с дверью туалета. Вместо обычной тюлевой юбки на ней были черные джинсы. Майка, видневшаяся под кожаной курткой, демонстрировала, что с прошлого раза девушка похудела еще больше, если это вообще было возможно. Ее розовые волосы были растрепанными и грязными. Опухшие и покрасневшие глаза ясно говорили о том, что Соня много плакала. В целом она выглядела такой истощенной и унылой, такой хрупкой и одинокой, что Лауре пришлось на мгновение укрепить свою психическую защиту, прежде чем подойти к ней. Если она позволит себе быть подавленной унынием, излучаемым Соней, – настолько явным, что ей, Лауре, не нужен был «дар», чтобы заметить его, – она не сможет ей помочь.

Лаура заказала чай для себя и еще одну колу для Сони. Затем взяла ее руки в свои и спросила:

– Что случилось?

– Я больше не могу это терпеть, я не знаю, что мне делать. Я хочу умереть…

– Не говори так.

– Это правда! Сегодня утром, после того как Артан ушел, я увидела в ванной его бритву. Одну из этих, старомодных, ну, знаешь, похожих на складные ножи, но очень острых. Я чувствовала себя такой уставшей и отчаявшейся… Я подумала о том, что пора кончать со всем этим дерьмом. Я хотела перерезать себе вены, но не смогла. Смотри.

Она протянула Лауре левую руку. На запястье были три красные линии, длинные и тонкие. Соня действительно пыталась несколько раз, но не нашла в себе мужества взрезать вены.

– Тебе даже задумываться не следует о таких вещах, Соня. У тебя еще вся жизнь впереди – просто нужно найти в себе силы вернуть ее. И в этом Центр может тебе помочь, как я уже говорила. Но ты должна мне все рассказать.

И тогда Соня начала говорить. И, подобно плотине, рухнувшей под огромным давлением воды, которую она сдерживала слишком долго, выплеснула все. Рассказала всю свою жизнь, во всех ее мрачных и гнусных подробностях. В итоге Лаура была одновременно тронута, шокирована и возмущена.

У Сони Николози было безмятежное, если не совсем счастливое, детство. Ее родители – мать была учительницей начальной школы, отец – клерком – не купались в золоте, но и не бедствовали. Сколько Соня себя помнила, она всегда любила танцевать. Ей хотелось быть похожей на танцовщиц, выступающих на телевидении. Она мечтала выступать в чудесных ярких костюмах, сверкая перед камерами.

Затем компания, в которой работал ее отец, обанкротилась, и жизнь Сони начала рушиться вместе с ее мечтами. Поначалу он изо всех сил пытался найти другую работу. Не добившись успеха, перестал выходить из дома и запил. Отец пил часто. Слишком. Казалось, он жил только ссорами с женой.

У него также появился совершенно новый интерес к своей дочери, которой в то время было четырнадцать лет. Она была зрелой для своего возраста, ее тело уже было женским, оформившимся. Соня знала об этом и была в восторге, потому что наконец-то стала похожа на танцовщиц, которыми восхищалась по телевизору. Отец же стал смотреть на нее как-то странно, с мрачной и обиженной настойчивостью. Он задавал ей множество вопросов о том, что она делает и с кем встречается, когда выходит на улицу, с нездоровым любопытством обсуждая ее отношения с мальчиками. Она говорила, что ничего не происходит – в то время ей было нечего скрывать, – но все ее ответы неизменно разбивались о гримасы отвращения.

Однажды ночью, открыв глаза, Соня увидела, как он сидит на краю ее кровати, тихий и молчаливый, будто окаменелый. Она притворилась, что все еще спит, и вскоре отец ушел. Эти визиты, как она обнаружила, повторялись в точно определенное время каждую ночь. Конечно, это было странно, но в глубине души Соня не думала, что в этом есть что-то плохое, и через некоторое время почти перестала обращать на это внимание.

Пока ее отец не начал делать с ней что-то и требовать, чтобы она делала это с ним. Ей никогда не приходило в голову ничего подобного, и Соня, не совсем понимая происходящее, лишь смутно догадывалась о том, что отцы не занимаются ничем таким с дочерьми. Парализованная стыдом и страхом, она какое-то время терпела, не реагируя. В первый раз, когда нашла в себе силы попытаться сопротивляться, отец наклонился над ней и, уставившись на нее пустым, сомнамбулическим взглядом, сказал ей ровным, ужасно спокойным тоном, что она не должна возражать. Сделай она это, расскажи хоть одной живой душе о том, что он с ней делает, он убьет ее – и мать заодно, – а потом покончит с собой.

Жизнь дома для Сони превратилась в ад. Она плохо спала и мало ела, худела все больше и больше, и взяла за привычку проводить как можно больше времени вне дома. Девочка из школы танцев познакомила ее с компанией старших мальчиков, которые встречались в парке Ламбро. Там происходило много всего, и Соня далеко не сразу осознала, чего именно. А затем втянулась. От «косячков» она вскоре перешла к героину. Некоторое время просто нюхала его, а затем начала вводить в вену.

Наркотики помогали ей, притупляя боль, благодаря чему Соне было легче переносить ежедневные домогательства отца. Но ей требовались все новые и новые дозы, и денег уже не хватало. Она начала воровать деньги на продукты, красть купюры из кошелька матери и бумажника отца; затем обнаружила, что есть мальчики, готовые платить ей за то, чтобы она уединялась с ними в туалете средней школы.

Когда отец изнасиловал ее в первый раз, ей только исполнилось шестнадцать лет. На следующий